Маньяка видно не было – валялся мордой в дверь.
Убырлы не смотрел ни на них, ни на меня. Он быстро присел, провел носом над головой и грудью дохлого, нет, нельзя его так называть, повел носом обратно, будто обнюхал, выставил одну руку, задержал ее на секунду перед лбом парня. Я вскочил, чтобы броситься на помощь, но вагон как раз тряхнуло, а ноги совсем не слушались. Меня кинуло на соседнюю лавку, еле устоял, но успел увидеть, как тварь легонько – на сей раз по правде легонько – ткнула пацана в лоб. Голова слабо качнулась. Еще раз. Голова качнулась и свесилась на грудь.
Тварь быстро оглянулась на меня – меж липкими веками блеснуло и погасло, – снова отвернулась, поднялась – и опять превратилась в глуповатого и неуклюжего зомбака.
Я забрался ногами на скамью и вцепился в сиденье, соображая, что делать. Но когда зомбак со второй попытки развернулся к распростертому Эдику и начал опускаться на него – не наклоняться, а опускаться, как рычаг на ввинченном в пол шарнире, – я крикнул:
– Kit, mäytäm!
[41]
А пухлый гопник молча сорвался с места и с лету дал твари в челюсть. Хорошо дал, грамотно, вложившись всем телом, – ну и дистанцию порвал почти гениально. Недооценивал я пацана. Мне бы такого удара хватило.
Твари не хватило. Она неуклюже обернулась к толстому, который уже держал кровавый кулак на изготовку и почти даже на него не косился. Прыщавый сержант наконец что-то заметил и завозил рукой с дубинкой по животу и поясу.
– Kit, piçraq!
[42]
– крикнул я, чтобы отвлечь и тормознуть зомбака, и приготовился снова прыгать. Куда деваться-то. Следопыт, ежова печень.
Пухлый ударил еще – снова грамотно и быстро, с хэканьем. Башка зомбака дернулась, хэканье перешло в ох. Пухлый быстро отшагнул назад, качнувшись, и поднял к лицу кулак, окровавленный как-то по-другому.
Я прыгнул.
Зомбак шагнул, рукой я уже не доставал, пришлось изворачиваться на лету, чтобы достать ногами. Достал, в поясницу. Сильно. Сам на метр отлетел, задницу отшиб, но руками сыграть успел.
Человека бы срубил. Тварь чуть присела. Зато не дотянулась до пухлого, которого почти уже чиркнула по ключицам. Да тот уже и сам присел, с клекотом пряча обкусанный кулак под мышку.
Я вскочил, ожидая своей очереди, но тварь шагнула к пухлому, Тимур он, снова слишком быстро, я не успевал даже крикнуть.
Успел прыщавый милиционер – он, перегнувшись через Тимура, хлестнул тварь дубинкой по морде. С морды брызнуло на окна, я выдохнул, но сообразил, что это Эдика кровь.
Тварь опять чуть присела. Действует, решил я и бросился вперед, чтобы ногами.
Снова опоздал: тварь поперла, сминая и затаптывая стонущего Тимура и вбивая его в громко заматерившегося прыщавого милиционера, в дверь, а заодно и в тихого маньяка, сгорбившегося на полу. Но я умудрился упасть каблуками в сгиб колен.
Марат-абый подсекся бы и упал, а тварь снова присела и косо крутнулась выше пояса, как тряпичная игрушка. Рука мотнулась девчонкиной косой и зацепила мне плечо. Если бы голову – улетела бы голова. А так – сам лег, сразу, дурея. Правое плечо занемело, а левое, которым о лавку стукнулся, – ну сколько можно-то! – стало больным и горячим.
Тварь развернулась с наклоном – и на меня полетела черная пасть в багровой подсыхающей кромке. И в ней простынь, что ли, мелькнула. Застлал уже. Это было чарующе страшно.
Я, отталкиваясь чужими руками и ногами, проехал назад, сдирая джинсы и кожу с мясом.
Пасть схлопнулась, качнулась и улетела.
Я отпинался еще на метр, как таракан под дихлофосом, вскочил и понял, что пасть не сама по себе убралась, а потому что Тимур с сержантом тварь за ноги схватили – а милиционер еще и дубинкой по боку ей хлопал. Сосредоточенно так и безнадежно.
Я это понял, а увидеть почти не успел: тварь была опять страшно быстрой. Нагнулась, будто брюки оглаживая, Тимур с сержантом молча съехали к ботинкам и уткнулись лицами в железный пол.
Я застыл.
Тварь выпрямилась, снова кольнула меня блестками между век и пошла.
Не ко мне – к Эдику.
Я облегченно обмяк, возненавидел себя за это и заорал, горлом и воплем давя желание тихо уйти, пока цел:
– Kit monnan, xaywan täre!
[43]
Тварь опять склонялась над телом сержанта – тем же антигравитационным макаром.
Да что ж такое.
Я пошел к ней, вопя невразумительные ругательства на русском, татарском и еще каком-то. Настороженно шел, готовясь тут же врубить заднюю, когда отвлеку. Но не отвлекалась эта падла – и я орал громче, выискивая какое-нибудь орудие, чтобы на расстоянии держаться.
Не было орудия.
Да я его так – и отскочу.
Я уже понял, что кулаками тут без толку, поэтому пнул в колено. Ну как пнул – ткнул грязным носком и отступил, готовясь дунуть к дальней двери.
Тварь скрылась за спинкой сиденья.
Эдик, кажется, вздохнул. Или заклокотало у него под рукой. Там, где дыра вела прямо к сердцу.
Я всхлипнул и пнул с маху.
И тварь, черной струей выплеснувшись из-за спинки лавки, кинулась на меня, сшибла и, кажется, проткнула плечо.
Нет, не проткнула. Села на грудь, нетяжело, но задавив дыхалку, и куртку у ворота порвала – вместе с кофтой и футболкой. И почти уткнулась туда лицом, от которого тек запах, забивающий мне ноздри душными комками.
Я дернулся, попытался ударить рукой, ногой, убрать плечо или голову – без толку. Не действует это на тварь, которая может, сидя у меня на груди, доставать носом мою же подмышку. Она достала, не отвлекаясь на мои выпады, и повела головой снизу вверх.
Звонко грохнуло – и колода на моей груди толкнулась. Я задергался. Грохнуло еще раз и еще.
Тварь хлопнула меня по вискам, ударила головой об пол и соскочила.
Удар должен был меня выключить, но я остался включенным – хоть и в режиме ожидания. Пялился на неяркую лампу в потолке, слушал непонятные звуки: грохот с отзвоном, шмяканье, два твердых удара, которые передались по полу в затылок, – и отчаянный выкрик, оборванный громким хрустом.
Голос был совсем не похож на сержантовский, но больше кричать было некому. Разве что мне.
Я напрягся и сел, помогая себе руками. Бегло осмотрел себя – вроде все на месте – и разглядел наконец возню.
Возился, конечно, убырлы. Пиджак на спине был разодран и вспучен под лопатками. У ног убырлы щекой на пистолете и лицом ко мне лежал сержант. Лицо было синюшным, а прыщи черными, губы и сомкнутые веки неправильно ввалились, и весь он был какой-то неправильный. Голову сержанта прижимали к полу его собственные ботинки, и они не были снятыми. Тварь сломала сержанта в поясе как спичку.
