– Без сомнения.
Святые отцы сделали вид, что ничего не услышали. Но оно так и лучше.
– Что будет с маленькой брухой Гонсалес?
– Это решит ее отец.
– А если он решит ее отпустить? – Она посмотрела мне в глаза, и я удивился, насколько тяжелым может быть ее взгляд. Недаром ее так боялись в Майами.
– Не думаю. Но даже если решит отпустить он, то наступит очередь других людей, имеющих к ней счет. Или причину не оставлять ее на свободе.
– На самый крайний случай Общество Иисуса позаботится о том, чтобы она никогда не смогла нанести кому-то еще вред, – сказал О’Мэлли. – У нее будет возможность раскаяться в содеянном.
– Такие не могут каяться, – усмехнулась Грасиэла. – Да, я знаю, что я сама отношусь к таким, но… может, поэтому я и знаю. Впрочем, когда убила впервые я, я сделала это не для удовольствия, я хотела получить деньги с папаши Секе. У нас было несколько граммов кокаиновой пасты, которую мы хотели продать, а его папаша ее отобрал и выкурил сам. И мы решили, что он нам должен. – Она снова усмехнулась, как бы размышляя над своими детскими шалостями.
– В любом случае она будет недоступна для мира, а мир недоступен для нее, – снова заговорил О’Мэлли. – Это даже не монастырский постриг, Грасиэла, это тюрьма, из которой никогда не будет выхода.
– Тюрьма лучше, я согласна. Так чем могу помочь вам я?
– Вы можете рассказать все, что знаете, о том жреце вуду, который пытался говорить с вами в Майами, – ответил он. – Об Адольфо Констанцо.
– Жрец – дурак, тупой каброн-членосос, верящий в свои нечистые игры. Его ко мне направили, и тот, кто направил, как мне кажется, был бы для вас куда интересней.
– Расскажете? – спросил я.
– Если бы не собиралась рассказывать, то не пригласила бы вас сюда. – Она сложила жирные ладони на раздутом животе. – Ты делаешь много плохого в жизни, и когда приходишь к концу, то думаешь о том, что неплохо было бы хоть что-то исправить. Я делала зло, верно. По моим приказам убивали, и я убивала сама, но всегда старалась держать все это зло внутри нашего «общества», если вы меня понимаете. Мы убивали тех, кто сам выбрал такую жизнь и игру по таким правилам, а они убивали нас, но мы тоже сами к этому пришли. Когда появились эти люди и предложили мне убивать невинных просто для того, чтобы терять меньше товара и больше на нем зарабатывать, я поняла, что меня испытывает сам Дьявол. Он предложил мне сделать тот шаг, после которого шагнуть обратно уже не получится.
– Ты устояла, – тихо сказал отец Альварес.
– Мне не надо было «устаивать», – опять усмехнулась она. – Мне надо было лишь сдержаться, чтобы не прострелить голову этого mariposa прямо на месте. Тогда бы меня точно посадили навсегда. Я даже потом поручила моим людям его найти, но он ускользнул. Мы искали, и тогда всплыл тот, другой человек, который его прислал. Но когда мы о нем узнали, оказалось, что он уехал из страны. И след потерялся.
– Хотелось бы найти о нем хотя бы какую-то информацию.
– Я постараюсь вспомнить все, что смогу, – сказала она. – Пусть каждый отвечает за то, что сделал. Наша семья отвечает одним способом: мы все подыхаем от рака. Кроме старшего брата, который не ввязывался в наши дела.
Она вдруг стащила с головы парик, и я чуть не подскочил, увидев круглый, покрытый пятнами и седоватым редким пухом, череп. Без волос Грасиэла выглядела совсем жутко, просто как демон какой-то. Она опять мрачно усмехнулась, затем сказала:
– Химиотерапия не помогает, она просто продлевает жизнь. Мы все подыхаем от рака, – повторила она.
Глава 6
Знала она не так чтобы очень много, но какую-то информацию дала. Больше она заинтересовала О’Мэлли, который собирался продолжать расследование в Майами, а для меня там особо ничего не было. Разве что в самом конце разговора, когда мы уже уходили, она остановила меня и протянула карточку без имен, с двумя телефонными номерами и электронной почтой. И сказала, не стесняясь священников:
– Я немногим могу сейчас помочь, но все же могу, сеньор. Если в Панаме понадобится что-то, например… разное: деньги, или убежище, или потребуется кого-то спрятать, хорошего человека или плохого, надо просто позвонить или написать сюда. Представиться. И вам помогут. Просто делайте то, что делаете.
На этом и расстались. Не знаю, был ли мне вообще смысл бросать все и лететь сюда? Разве что из-за разговора с О’Мэлли. Хотя да, из-за этого стоило, пожалуй. Теперь мне виден, по крайней мере, расклад, и понятно, чего от меня ждут.
А еще интересно узнать, что я такой уникальный. Правда, интересно, это чем-то даже льстит. Правда, можно было рассказать об этом в Панаме, ну да ладно, что сделано, то сделано. Теперь летим обратно, надеюсь, что пилоты за время нашего отсутствия успели отдохнуть, а самолет обслужили.
Обедали тоже в самолете, прикупив по пути коробку неизменных тамалес, запивая их апельсиновым соком из пакетов. Потом О’Мэлли взялся читать, а я уснул, сказалась бессонная ночь. И проснулся только тогда, когда самолет остановился на своей стоянке, священник разбудил, а так я даже посадки не заметил.
Не выспался, понятное дело, в самолете вообще не выспишься, но как-то поспал. Выбрался с тяжелой головой, слипающимися глазами, с онемевшей спиной и задницей и на ватных ногах – весь набор удовольствий, в общем. У машин мы с отцом О’Мэлли расстались, пожав друг другу руки, – с утра он улетал в Америку. Ну что, приятно было познакомиться. Правда, не знаю, насколько я в восторге от тех планов, которые иезуиты имеют на мой счет. Ох, не восхищает меня идея становиться Настоящим Католическим Воином Света.
А с другой стороны… в чем-то он прав. Я ведь уже видел то, что могут совершить люди, нашедшие способ спускаться вниз. И что им нужно для этого. Тогда кто должен их искать, ловить и притягивать к ответу, если не тот, кто может? Вот я, оказывается, могу, а больше никто. Я могу чувствовать спуски, я могу даже ощущать некоторых из… как их вообще называть, к слову? Не могу им достойного имени придумать. Упыри, да и все, но больно драматично звучит.
И что мне потом делать? Озадачил меня иезуит.
Открыл машину и первым делом выловил из бардачка кобуру с пистолетом, нацепив ее на ремень под рубашку. Потом подвесил поч с запасным магазином. Уселся за руль, поерзал на сиденье, пытаясь пристроиться поудобней онемевшей спиной, с силой потер лицо, пытаясь согнать сон. Мне еще за рулем уснуть не хватает. Мелькнула даже дурацкая мысль разложить сиденья и прямо здесь уснуть, настолько тянуло, но поскольку совсем дурацкая, то я ее с ходу отмел.
Все, домой, нет больше сил существовать вне пределов квартиры. Хотя нет, надо сперва все же дозвониться Джеффу, узнать, что у них делается.
Ответил он примерно после четвертого гудка.
– Привет, я вернулся, – сказал я сразу. – Как у вас?
– Штатно, по плану, – послышался его голос в трубке. – Разве что Гонсалес звонил, интересовался, как у нас дела. Я сказал, что завтра рассчитываем на результат с большой долей уверенности.
