– Погибли, – вздохнул Лавров, – и навеки остались в деревне
Алаевка, которая теперь зовется колхозом имени Буденного, в Кустанайской степи.
Там их братская могила, всех этих ребят, матерям которых не позволили забрать
обгорелые тела детей и привезти домой. На похороны-то матерей отправили, но
запретили хоть словом об этом обмолвиться. Только слухи по городу ходили, а
толком никто ничего не знал. Олегу Вознесенскому тоже приказано было молчать.
Вот теперь женщины своих детей словно бы вновь хоронят – вместе с Олегом, с
комсоргом их.
– Что же там случилось?
– Ребята жили в вагончиках, спали на двухъярусных нарах. По
бригадам: энские в одном вагончике, калининские – в другом, москвичи – в
третьем… Жилья нормального для них не приготовили, а строить самим – времени не
было: страда, торопились урожай собрать, потом распахать землю под озимые.
Внезапно грянул мороз, в вагончиках поставили железные печки, но дрова не
завезли. Да и откуда дрова в степи? Топили соломой, политой соляркой. Ночью
парторг бригады проснулся от холода – печка погасла. Вышел за соляркой. Рядом с
вагончиком стояли бочки горючего для машин, тракторов, комбайнов. В темноте,
спросонья парторг перепутал бочки и набрал ведро бензина, а не солярки. Тут
проснулся Олег. Сунул в печь соломы, зажег, зачерпнул консервной банкой из
ведра, начал лить в верхнюю конфорку печи – и только тут понял, что это бензин.
Но было уже поздно – пламя ударило в него столбом. Проснулись спящие люди,
кто-то крикнул: «Горим!» С верхних нар спрыгнули спавшие там парни, один из них
задел ведро с бензином. Вагончик мгновенно охватило огнем. Взрывом Олега
выбросило через окно на улицу, парторг в горящей одежде вывалился вслед за ним.
Больше не смог выбраться никто. Парторг умер от ожогов, Олег выжил, но…
Лавров умолк.
Георгий зажмурился. Лавров говорил быстро, рассказ его
длился какую-то минуту, но Георгий измучился, будто его час пытали. Вот ужас!
Поверить в такое невозможно!
Он открыл глаза и с надеждой уставился на Лаврова: вдруг тот
подшутил? Хотя кем же надо быть, чтобы такими вещами шутить, да еще на
похоронах…
В глазах Лаврова не было ни тени улыбки, только жалость.
Почему? За что он жалел Георгия? И, что самое обидное, с таким же выражением
смотрела на него та красивая дама, спутница Лаврова.
– Вам трудно поверить? – участливо проговорила она. –
Вернее, не хочется? Да, конечно… Я понимаю.
У нее был очень приятный, мягкий голос. И странный какой-то…
Почему он кажется странным? Ага, понятно, в нем слегка слышен иностранный
акцент.
Она иностранка? Француженка? Ведь только француженка может
выглядеть столь элегантно, как во всех романах написано. Стоп, ребята! А что
делать иностранке на похоронах обыкновенного русского доктора? Может быть, это
какие-то происки – такие разговоры? И то, что их заводит Лавров… Странно,
подозрительно! Может быть, не зря его держали после возвращения из-за границы
там, где держали? Понабрался на Западе всякого буржуазного идеологического
барахла, вот и порочит одно из величайших завоеваний социализма – покорение целины…
Врет, наверное, про пожар. Да, конечно, вранье!
А красавица наверняка шпионка.
Георгий угрюмо отвернулся. Хватит тут стоять, болтать с ними
и слушать невесть что! У него конкретное редакционное задание, описывать
провокационные выходки врагов – не его дело.
И вдруг…
Они как из-под земли выскочили! Будто караулили!
А что, наверное, и впрямь караулили… Не под землей, конечно.
Вон там, за серой стеной сараев, синеет «газик» милицейский. Там они и сидели,
выжидая своего часа. Значит, догадывались: может случиться что-то этакое.
Тогда что? Получается, то, о чем кричат женщины, о чем
говорил Лавров, – правда?! Но в это же нельзя поверить…
Какой скандал! На похоронах… Как же теперь быть? Про это
тоже придется написать? Или сделать вид, будто ничего не произошло? Но ведь
десять лет все и делали вид, будто ничего не произошло!
Георгий растерянно водил глазами по сторонам. Во дворе
творилось что-то ужасное. Милиционеры отгоняли женщин от гроба, вытаскивали из
него фотографии, рвали в клочки… Мать светловолосой девушки, увидев ее
фотографию разорванной, закричала страшным голосом и кинулась на милиционера.
Ей мигом выкрутили руки назад и потащили к «газику».
– Стойте! – в один голос закричали Георгий, Лавров и
«шпионка». – Оставьте ее, не троньте! Как вы можете!
К ним мигом подлетел яростный, разгоряченный «битвой»
лейтенант в съехавшей набок фуражке:
– А ну-ка, пройдите к машине! Предъявите документы!
Немедленно!
– Так нам идти к машине или документы предъявлять? –
спокойно спросил Лавров.
Георгий, как ни был перепуган (все-таки милиция, а он чуть
ли не с молоком матери впитал и отвращение, и почтение к властям), невольно
усмехнулся.
– Ишь, умные какие! Ничего, скоро эта усмешечка с вашей
физиономии слетит, – пробормотал лейтенант, поправляя фуражку. – К машине! Ну!
– Вы не имеете права, – быстро сказала женщина. – Вы не
имеете права нас задерживать. И мучить несчастных матерей – тоже!
– Да кто их мучает? Беспорядков устраивать не дадим! Нашлась
тоже законница… – буркнул лейтенант, хватая ее за руку и таща к сараям, за
которыми синел «газик».
– Мне больно, пустите! – вскрикнула она.
– Ничего, не помрешь! Я тебе такие права покажу, что…
Он не договорил. С Георгием вдруг что-то произошло. Стоило
ему услышать вскрик женщины, увидеть ее лицо, искаженное болью, как его словно
захлестнуло лютой, необоримой ненавистью. Он возненавидел этого «мильтона» –
возненавидел так, как никого на свете. В его жизни просто не встречались люди,
достойные ненависти. Ну, может быть, только к фашистам, виденным в кино, он
испытывал такое же отчаянное, почти неодолимое отвращение и желание немедленно
убить их, убить всех до единого, своими руками!
– Не смей ее трогать! – закричал он, кинулся на милиционера,
оттолкнул его от незнакомки и сшиб наземь.
Вид поверженного, распростертого на земле, ошеломленного до
полной неподвижности лейтенанта не отрезвил Георгия. Он ринулся вперед – бить,
топтать мерзавца, который осмелился, который…
Кто-то схватил его сзади за локти, да так, что руки онемели.
Георгий дернулся, но не смог ослабить мертвую хватку. Обернулся яростно,
готовый увидеть какого-нибудь «стража порядка», и глазам не поверил, обнаружив,
что держит его Лавров.
