– Да все потому же: по кочану да по капусте, – раздраженно
ответил капитан. – Видишь, как он стоит? Особняком. Да еще проулочек тут такой…
хитренький. Собственно, он тупик, видите? Сюда люди сутками могут не заходить –
кому в пустом, запертом доме надобность? К тому же дом уже год как назначен под
капитальный ремонт. Вот его и прибрали к рукам. Раньше здесь была небольшая
ведомственная гостиничка – от нее остались старые койки да тумбочки, списанные,
но не вывезенные. Их и использовали. Окна днем стояли зашторенные, двери были
заперты. Дом пустовал. А под вечер приходила уборщица, она же кастелянша. Не
поздно приходила – часиков в восемь. Быстро протирала полы, застилала койки
простынками, которые приносила с собой. И начинала ждать сперва «работниц», а
потом и клиентуру. Когда рабочий день, в смысле, рабочая ночь начиналась,
вокруг дома патрулировала пара-тройка амбалов с увесистыми кулачищами. Живо
могли наладить непрошеного гостя в каком угодно направлении! Так вот они и
жили, так вот и ковали нетрудовые доходы, так и несли разврат в массы…
– Интересная информация, – перебил Валерка Крамаренко. –
Интересная и весьма подробная. Откуда она у вас, не поведаете, товарищ капитан?
Такая осведомленность заставляет насторожиться, особенно если вспомнить, как вы
били себя в грудь, уверяя, что человек здесь новый, можно сказать, свежий, и ни
о каком таком гнезде разврата и слыхом не слыхали.
– Еще один… готовый на «губу», – проворчал капитан. – Ох и
народ! Распустился народ! И, между прочим, если уж такой разговор пошел, ни в
какую грудь я себя не бил. Так только в песне поется. Слыхали? «Я был
батальонный разведчик, а он писаришка штабной…»
– «Я был за Россию ответчик, а он спал с моею женой», –
скороговоркой перебил Георгий. – Знаем мы эту песню, кто ж ее не знает! И петь
мы все тут умеем, еще и получше вашего. Но мы тут не на вечер бардовской песни
собрались, а по делу. Вот и давайте по делу!
– Ладно, ребята, – махнул рукой капитан. – Я сегодня добрый,
пользуйтесь. Я вас прощаю. Спросите, а почему Прошин такой добрый нынче?
Кстати, моя фамилия Прошин. Капитан милиции Прошин Степан Серафимович.
– Дядя Степа – милиционер, – пробурчал Георгий себе под нос.
Лесной обернулся и тихонько показал ему кулак. Лицо у него
было злое, и Георгий понял, что пора притихнуть. На счастье, «дядя Степа –
милиционер» его не услышал.
– А добрый сегодня Прошин потому, что все же повезло ему, –
продолжал он задушевно. – Не зря скатались на прогулку в проулочек сей. Хоть
содержателей притона и клиентуру сволочь какая-то предупредить успела, но до
всех, видать, предупреждение не дошло. Двоих мы взяли.
– Клиентов?
– Девочек? – хором спросили Лесной и Крамаренко.
Прошин хохотнул:
– Одна, конечно, девочка, да не та. Молоденькая дуреха,
которая работала тут уборщицей. Пришла вечером постели стелить, а тут ни души.
Смылись начальнички, а обслугу предупредить, видать, забыли. Она, как нас
увидела, перепугалась и бежать кинулась, да мы ее все ж поймали. Она о здешнем
распорядке дня и поведала мне со всей откровенностью. Причем сразу понятно, что
не врет девка. Никак она не годится на роль куртизанки, пусть даже сормовской.
– Мать честная… – пробормотал Валера. И аж руками всплеснул
от изумления.
Правду сказать, и остальные смотрели на Прошина с
изумлением, особенно Егор Малышев, который, конечно, этого слова в жизни своей
не слышал. Остальные же если и не читали роман Бальзака, то хоть о блеске и
нищете куртизанок слышали. Неужели нынче милиция пошла такая образованная, что
Бальзака штудирует?
Прошин, впрочем, произведенного эффекта не заметил.
– Зато вторая, – продолжал он, возбужденно возвышая голос, –
может, по возрасту и не девочка, зато, конечно, натуральная куртизанка. Не
шлюха, не проститутка, а… – Он даже головой покачал. – Посмотрел я на нее,
обыскал, изъял у нее орудия производства – и сразу поверил, что сведения о
притоне у вас, товарищ Лесной, были самые достоверные. Птица очень высокого
полета! Вот, помню, в Москве лет пять назад был процесс над тунеядцами. Нас на
практику посылали туда, когда я на юрфаке, на заочном, учился.
Георгий и Валерка переглянулись, но промолчали.
– Там я навидался таких столичных штучек, что руки врозь.
Все они после суда пачками за сто первый километр улетали, и еще спасибо должны
были сказать, что не на Северный Урал. А красотки среди них были – ого-го! Эта
хоть далеко не девочка, но… Да вы только посмотрите, какие штучки она при себе
носила! Сразу видно, что проститутка. Такой «акварельный набор» порядочной
женщине небось и даром не нужен.
И он жестом фокусника выдернул из-за спины плоскую кожаную
сумку. В ней обнаружилась еще одна сумка, вернее, сумочка: такая шелковая,
разноцветная, похожая на большой легкомысленный кошелек. Она защелкивалась на
золоченый замочек, а внутри находился тот самый «акварельный набор», лишь
взглянув на который Георгий понял: любая порядочная женщина (а также и
непорядочная) с руками его оторвала бы у того, кто давал бы его ей даром, а
если бы давали за деньги, то последней копейки не пожалела бы за него.
Там была помада в золоченом футлярчике, пудреница в черном
замшевом конвертике, какие-то еще футлярчики, плоская баночка с золотой
крышечкой, флакончик духов, на котором было витиевато написано два непонятных,
неразборчивых в золоченой витиеватости слова. Да здесь все отливало скупым
золотистым блеском, в том числе и пудреница, которую Георгий, как завороженный,
достал из конвертика. На крышке обнаружился треугольный силуэт, известный всему
миру: Эйфелева башня. И как только Георгий ее увидел, у него словно бы что-то
щелкнуло в голове, и он совершенно спокойно прочел неразборчивые прежде слова
на флаконе духов. Они были написаны по-французски, а французский он учил в
школе. Его для этого нарочно в четырнадцатую записали, полчаса от дома пилить,
хотя рядом были первая – немецкая и восьмая – английская. В университете учили
английский, Георгию пришлось срочно переучиваться, и он не раз поминал незлым,
тихим словом бабу Сашу. Бабуля хотела, чтобы «Игоречек» парлекал и мерсикал
по-французски! Ну, как он там парлекал и мерсикал – вопрос спорный, а вот духи
были явно французские. И Эйфелева башня на крышечке пудреницы! И вообще все это
«дамское счастье» могло принадлежать только одной женщине на свете…
– Вы знаете, кто она такая? – спросил Георгий почти с
ужасом.
– Откуда? – пожал плечами Прошин. – Ни слова не добьешься,
документов нет.
Странно… Почему она не взяла свой паспорт? И где, черт
подери, «бурильщик» в сером костюме? Если он должен следить за ней, значит,
должен и охранять, избавлять от неприятностей, как вчера.
