Мадам, не удивляйтесь тому, что это письмо без подписи, и не
считайте его пошлой анонимкой. Вы не знаете меня, мое имя ничего Вам не скажет,
а в случае, если оно попадет в чужие руки, могут выйти неприятности и Вам, и
мне. Поэтому я останусь для Вас неизвестным. И все же прошу дочитать письмо до
конца и поверить каждому моему слову. Единственной рекомендацией мне может быть
то, что Ваш адрес я получил от одного человека. Не знаю, кто Вы ему, он не
успел мне объяснить, но, уж коли он хранил Ваш адрес, это кое о чем говорит…
Имени я его не знаю, знаю только, что он русский. Я и сам русский, и то, что мы
с ним встретились, принадлежит к числу тех неисповедимых случайностей, на
которые столь щедра война. Ведь она, подобно урагану, сметает все на своем
пути, и жалкие песчинки – судьбы человеческие – в ее вихре смешиваются, на
мгновение касаются друг друга и вновь разлетаются. Так пересеклись на миг и
наши судьбы.
Нетрудно догадаться, что русский во Франции – значит,
эмигрант. Нас много здесь. Моя жена (она бежала из Петрограда зимой 18-го года
по льду Финского залива), наши общие друзья (уходили из Крыма на последних
кораблях, пережили все ужасы «Галлиполийского сидения»)… Многие русские
эмигранты давно были мобилизованы в армию – меня и моего друга не взяли по
состоянию здоровья. Мы уехали из Парижа 20 мая 1940 года, опасаясь, что немцы,
как только возьмут Париж, сразу вывезут русских в концентрационный лагерь. Мы
отправились с семьями в Шабри, где загодя сговорились снять дом на лето.
Надеялись пересидеть самое суматошное время начала оккупации, а вышло, что
угодили как кур в ощип.
Мы выехали в половине пятого утра на Орлеанское шоссе.
Сперва все шло отлично, но потом жандармы
[4] начали заставлять сворачивать на
объездные дороги, хотя шоссе ранним утром казалось почти пустым. Но наконец мы
поняли почему: перед нами по правой стороне дороги потянулась бесконечная
вереница грязных машин, тяжелых повозок, грузовиков, набитых чумазыми от пыли,
изможденными людьми. А еще шли пешком десятки, сотни людей, ехали коляски,
повозки с инвалидами… Одно время мы ехали рядом с бельгийским грузовиком,
который вез тридцать девочек лет десяти-двенадцати, в белых платьях и белых
вуалях, с венчиками на голове. Оказалось, они из бельгийского города Монс.
Немцы уж входили в город, а кюре успел всех детей прямо из церкви, где
проходило первое причастие, увезти. Паника была страшная… Мы сперва громко
удивлялись, показывали друг другу машины – эта из Голландии, а эта из Бельгии,
но потом замолкли. Зрелище было неожиданное, пугающее. Ведь столько людей уже
несколько дней (так близко от Парижа!) шли, брели, ехали, а мы ничего не знали.
Захотелось вернуться в Париж, но Шабри был уже ближе. Мы вошли
в прекрасный, просторный дом на самом краю села, почувствовав несказанный
покой. Кто знал, что Шабри станет местом последнего сражения, данного армией
генерала Вейгана незадолго до перемирия в Монтуаре! Мы очутились рядом с
последним оплотом французской армии на пути бошей.
Бесконечное количество беглецов прошло в те дни через Шабри.
Много было солдат, пробиравшихся в одиночку или по двое-трое, – пыльных,
усталых, голодных, с несчастными лицами. Они боялись всех, ведь их все бросили,
начальство их либо удрало на машинах, либо оказалось уже в плену.
Как-то в сильную жару четверо чумазых рядовых сели в овражке
перед нашим домом передохнуть. Жена моя вышла и спросила их, не хотят ли они
пить. Затем вынесла им сперва воды, а потом и горячего кофе с белым хлебом. Из
соседних домов выглядывали жители Шабри, потом к нам стали подходить, принесли
еду. Постепенно образовалась целая толпа. Солдаты вслух, не стесняясь, кляли
начальство, англичан, немцев – всех на свете! Какой-то старик, ветеран прошлой
войны, начал их жестко упрекать, страсти разгорелись. Моя жена быстренько
забрала кофейник и чашки, попрощалась со всеми и ушла в дом, а я остался.
– На войне всякое бывает, – сказал один из солдат, на вид
лет пятидесяти. Он был довольно высокий, полуседой и сильно прихрамывал. Одежда
на нем была полувоенная: обыкновенные, цивильные брюки и ботинки, но френч,
сильно просторный для его худого тела, и форменное кепи. При нем имелась
винтовка без штыка, а на шее висел «шмайссер». – То наступаешь, то отступаешь.
Если вы, мсье, воевали, должны были это запомнить. И первое дело на войне –
дисциплина. Если начальством солдату дан приказ отходить – что ему остается
делать?
Ветеран успокоился, закивал согласно, стушевался.
Я, нахмурясь, слушал хромого. У него был странный выговор –
некое дуновение акцента в нем чувствовалось.
– Вы русский, что ли? – догадался вдруг я.
Его глаза – большие, серо-зеленые глаза – так и вспыхнули:
– Да.
– Я тоже, – сказал я. – Вы откуда?
Я имел в виду – из какого он города, но его ответ был
краток:
– Из России.
Ясно, он не хотел о себе говорить. Ну что ж, его дело. Да и
правда, не время для светских любезностей!
– Ранены? – спросил я. – Может быть, ногу перевязать? Видно,
что вам трудно идти.
– Ну, моя рана зажила почти двадцать пять лет назад, –
усмехнулся он. – Это память о боях в Галиции. Я, как и тот мсье, уже воевал с
бошами – с четырнадцатого года по семнадцатый.
– Возраст у вас непризывной. Мне сорок, а вы даже постарше…
– неопределенно сказал я. – И рана у вас старая… Неужели вы в армии?
Он пожал плечами и стал объяснять:
– Я жил почти три года в Бургундии, в Муляне. Работал у
одного винодела. Вдруг слухи о войне. К хозяину приезжает сосед, тоже винодел,
ухмыляется. Ничего, говорит, мы с Германией торгуем испокон веков, войны
проходят, а торговля остается. Коллекционные вина, дорогие лозы, уникальные
наши земли – это мировое достояние, война Франции и Германии тут совершенно ни
при чем. Так он сказал. Может, он и прав, но мне на их коллекционные вина
плюнуть и растереть. Война есть война! Попросил я расчет и подался к Парижу.
Там у меня семья. То есть бывшая семья. Я сам от них ушел… так нужно было. –
Тут хромой замялся. – Вообще меня мертвым считают, наверное. Я не мешал им
жить, а теперь беспокойство одолело. Ну и пошел я. По пути вот пристал к этому
отряду. Кепи и оружие на обочине подобрал, френч подарил мне каптенармус,
которому я починил велосипед…
– Пора двигать дальше, – задумчиво пробормотал один из
солдат. – Только винтовки придется бросить, патронов все равно нет.
– Патронов нет, это правда, – кивнул хромой. – Но все же –
как без оружия?
