— Когда это произошло?
— Лет пять назад, даже больше. По-моему, весной девяносто девятого.
— То есть ему было двадцать два. Почему же он в армии не служил, если раньше был здоров?
— Товарищ лейтенант, вы хотите узнать, как он «откосил» от армии? Я этого не знаю. Но вы же понимаете, есть многие способы. Если желаете, я с ним поговорю.
— Нет уж, Ильгиз. Мне самому с ним разговаривать придется.
— Насчет армии?
— Да нет, совсем по другому поводу.
— Крепкий орешек. От него много оскорблений можно наслушаться.
Разговаривать с озлобленным человеком — удовольствие ниже среднего. Но тут уж ничего не попишешь.
Трубку снял сам Дергачев.
— Оперуполномоченный пермского ГУВД лейтенант Урусов. Сергей Тимофеевич, я хотел бы встретиться с вами по однбму срочному делу, чтобы задать несколько вопросов.
— Я болен, — отрезал собеседник.
— Понимаю. Постараюсь не тревожить чрезмерно. Нужно выяснить некоторые обстоятельства, поэтому надеюсь на вашу помощь.
— Ну и выясняйте по телефону. Встречаться-то зачем? /
Разве можно при проведении оперативных действий ограничиться звонком?! Милиционеру необходимо видеть глаза собеседника: спокойны они или лихорадочно перескакивают с предмета на предмет, уставились в пол или нагло прищурены. Сплошь и рядом глаза бывают красноречивей слов. Заочно подозреваемый будет разговаривать с опером не так, как видя его перед собой. А заставь его отвечать перед десятком людей, тут любой стушуется.
— Я хочу познакомиться с вами лично.
— А я не хочу! Ментов я, что ли, не видел?
Пропустив шпильку мимо ушей, лейтенант миролюбиво ответил:
— Дело-то давнее. Обращаюсь к вам даже не как к свидетелю, а как к помощнику.
— Я болен! — рявкнул собеседник. — Я совсем ходить не могу.
— Знаю. Но если требуется ваша помощь…
— Моя помощь? Ментам?
Дергач разразился мефистофельским смехом. Лучше бы он этого не делал. Лейтенант повысил голос:
— Звоню вам не от нечего делать! Если потребуются ваши показания, найдутся более действенные способы получить их. Однако обострение отношений с милицией вряд ли будет для вас полезно.
«Черт с ним, пускай заходит, — подумал Сергей. — Что он может мне сделать?! Хуже все равно не будет». Его вдруг разобрало любопытство. С какой стати к нему направляется этот мент? К человеку, который сидит сиднем, ничего не видит, свидетелем быть не может. Разве кто-либо из прежних дружков прокололся. Но он подробностей о новых преступлениях не знает. Лейтенант останется при своем интересе, ему с Дергачем разговаривать — словно с кирпичной стеной.
— Сейчас я даже дверь не могу открыть. Если хотите, заходите попозже, вечером, когда родители будут дома.
Как раз вечером Урусову идти не хотелось. У него дома лазарет: жена заболела, сын простудился. Теща за день с ног сбилась, надеется, что зять придет и поможет. Он рад бы вернуться пораньше, но делать нечего — служба.
Дверь открыл отец Дергачева, невысокий человек с чапаевскими усами, и провел лейтенанта в комнату.
Олег ожидал увидеть располневшего от многолетнего неподвижного сидения человека. Однако взору предстал худощавый шатен со скуластым лицом и спадающими на лоб давно не стриженными курчавыми волосами. В его прищуренном взгляде не было ни малейшего намека на доброжелательность.
— Сергей Тимофеевич, — начал Урусов, — к нам поступили показания задержанного гражданина Вострецова, утверждающего, что в апреле 1999 года он купил у вас паспорт на имя Андрея Всеволодовича Сереброва.
— Чего? Где задержали этого Вострецова?
— В Приморском крае, в городе Находка.
— Мало ли что брякнул какой-то арестованный, которого я знать не знаю, — криво усмехнулся Дергач.
— В его интересах давать правдивые показания.
— Теперь на меня что угодно валить можно.
— Думаю, он знать не знает о вашей болезни.
— А я его знать не знаю и знать не хочу.
— Придется проводить очную ставку.
— Везите его сюда, — сказал инвалид с плохо скрытым злорадством. — » Мне на Дальний Восток не добраться. У вас денег выше крыши, купите ему билет. Можете в спальном вагоне.
Урусов не стал дальше развивать эту тему, которая явно злила собеседника, а спросил:
— Вообще-то вы какие-нибудь документы продавали?
— Нет! Сроду не занимался этим!
Поговорив в таком же духе, лейтенанту ничего не оставалось делать, как распрощаться с Дергачевым, а назавтра, позвонив в Москву, дословно передать малосодержательный разговор Турецкому.
— Как вам показалось: правду говорит?
— Врет самым наглым образом. У меня нет в этом ни малейшего сомнения.
— Тогда поставьте его телефон на «прослушку». И сделайте это, по возможности, быстрее.
Глава 35
НОЯБРЬ 1999-го
После завтрака Игорь Прыжков, по недавно заведенной традиции, отправился в имидж-студию на Чистопрудном бульваре, где приводил в порядок свою бороду. Разумеется, усы и прическа тоже не были оставлены без внимания. Однако борода вне конкуренции — стояла на первом месте, являясь постоянным предметом гордости и забот Игоря.
Игорь давно мечтал о бороде. Эта растительность казалась ему признаком зрелого и храброго мужчины. Лет в четырнадцать-пятнадцать многие его ровесники начали бриться. Игорь завидовал им черной завистью. Пушок на его щеках и подбородке был незаметен, однако он регулярно скоблил его, добившись упорным трудом того, что тот постепенно превратился в рыжеватую курчавую бороденку, очень похожую на мочалку для мытья посуды.
Появление парикмахерских высокого ранга, так называемых имидж-студий, стало для него истинным счастьем. Игорь испытывал непередаваемое наслаждение, когда полулежал в кресле, закрыв глаза, а его бороду подравнивали, расчесывали специальной щеточкой и мыли ароматизирующим укрепляющим шампунем.
Люди, привыкшие упрощенно определять в человеке национальные черты, при знакомстве с певцом Игорем Прыжковым могли прийти в замешательство. Он был жесток к животным, словно испанец; жестикулировал и громко разговаривал, как итальянец; любил пиво, как прирожденный бельгиец; привержен к азартным играм, как китаец. Однако это были впечатления тех, кто знал его накоротке, в быту. Для многочисленных же зрителей Прыжков был типичным воплощением русского человека. Высокий, статный, русоволосый, голубоглазый.
Вчера вечером Прыжков вернулся из кратковременной поездки по так называемому «красному поясу», где его песни проходили на ура. Сначала у него было большое желание отказаться от этого гастрольного тура. Он запросил у организаторов совершенно бешеную сумму, в полной уверенности, что те откажутся платить астрономический гонорар. Однако они неожиданно согласились. Игорю деваться было некуда — пришлось тоже согласиться.
