Турецкий жестом пригласил его сесть на стул. Тот словно бы нехотя подчинился.
Александр Борисович улыбнулся:
— Ну здравствуйте, Павел Маратович! Как я рад вас видеть.
— К сожалению, не могу вам ответить тем же, — пробурчал в ответ Алмазов.
Однако Турецкий остался приветлив и радушен.
— Вижу, ваши синяки почти рассосались, — дружелюбно заметил он. — Что, в новой камере народец подобрался спокойный?
Алмазов едва заметно усмехнулся и буркнул:
— Не жалуюсь.
— Ну и замечательно. Как говорится, одним поводом для волнений меньше.
Турецкий достал сигареты. Протянул пачку Алмазову, но тот отрицательно покачал головой.
— Ах да, вы же не курите, — вспомнил Александр Борисович и сунул в рот сигарету.
Дождавшись, пока он прикурит от зажигалки, актер нетерпеливо спросил:
— Вы говорили с Ларисой Подгорной?
— Говорил, — выпустил дым Турецкий.
— И что она?
— Сказала, что в первый раз слышит ваше имя. Так что, боюсь, отдуваться вам придется одному.
Аквамариновые глаза актера чуть не вылезли из орбит.
— То есть как — в первый раз? — изумленно проговорил он. — Это она сама вам сказала?
Турецкий кивнул:
— Угу.
Алмазов долго молчал, глядя в стол. Потом медленно, как бы с трудом, разжал тонкие, бледноватые губы и сказал:
— Вот гадина. Не зря еще классики говорили, что все бабы — стервы. Черт… А мне она казалась особенной. Не такой, как другие.
— Она и есть особенная. Видели бы вы, как лихо она меня отшила. Любо-дорого посмотреть! «Ничего не знаю, ничего не видела! А будете приставать — пожалуюсь брату!» Кстати, Павел Маратович, вы не знаете, чем так страшен ее брат?
Алмазов явно колебался: говорить, не говорить? Потом набрал полную грудь воздуха, словно собирался нырнуть, и выдохнул:
— Ее брат работает в органах.
Турецкий сделал вид, что не понял:
— В каких?
— Во внутренних, в каких же еще! Он подполковник милиции!
Актер уставился на Александра Борисовича, вероятно ожидая от него бурной реакции на эту удивительную новость. Но Турецкий остался спокоен. Он лишь равнодушно помахал рукой перед лицом, отгоняя дым, и сказал:
— Продолжайте.
— Подполковник милиции, — повторил Алмазов. — Зовут Никита Глебович. Больше я ничего о нем не знаю.
Турецкий посмотрел на него с укоризной и мягко сказал:
— Вот это уже неправда. Это ведь он поручил вам разослать конверты, да?
Актер молчал.
— Ну же, Алмазов! — поторопил его Александр Борисович. — В вашем положении нужно говорить правду, и только правду. Вину переложить не на кого, вы тут один. Так это подполковник Подгорный поручил вам разнести конверты с фотографиями? Да или нет?
Алмазов нахмурился и кивнул, не поднимая глаз на Турецкого.
Александр Борисович прищурил серые глаза:
— И он дал вам те фотографии, не так ли?
— Да. Только я не знаю, где он их достал. Честное слово, не знаю.
— Верю, — спокойно сказал Турецкий. — Как он это объяснил?
— Сказал, что эти прохвосты давно у него на крючке, но не хватает доказательств, чтобы их посадить. Сказал, что фотографии помогут упрятать их в тюрьму Но сделать все это нужно тайно, чтобы не подвести ребят, которые достали фотографии.
— И все?
Алмазов кивнул:
— И все.
— Н-да… Накурено здесь, вы не находите?
Актер рассеянно пожал плечами.
Турецкий встал со стула и подошел к окну. На улице начался дождь. Александр Борисович приоткрыл одну створку — ив кабинет вместе со свежим воздухом ворвались приглушенные звуки улицы. Стоя у окна, Турецкий повернулся к актеру и сказал:
— Знаете что, Павел Маратович… Расскажите-ка мне о вашей семье.
Лицо Алмазова дернулось как от пощечины.
— В смысле? — как-то нервно переспросил он.
— В прямом, — спокойно ответил Александр Борисович. — Кто ваша мать? Кто отец? Живы ли? Где живут и чем занимаются? Мне интересно все.
Актер судорожно облизнул губы и посмотрел на Турецкого исподлобья.
— А вам не кажется, что это не имеет отношения к делу? — резко спросил он.
Александр Борисович покачал головой:
— Нет, не кажется. Даже наоборот. Я думаю, информация о ваших родителях прояснит некоторые… темные стороны нашего с вами дела.
— У нас с вами нет никакого дела. Я все вам рассказал и добавить мне нечего.
Улыбка сползла с лица Турецкого. Губы его плотно сжались. Резче обозначились скулы. Теперь это было лицо не доброго друга, а безжалостного и хладнокровного инквизитора.
— Ну хватит, — с ледяной угрозой в голосе произнес Турецкий. — Вы не уйдете из этого кабинета, пока не ответите на все мои вопросы. Если понадобится, я буду допрашивать вас сутки напролет.
— Вы не имеете права. Женевская конвенция…
— Плевать я хотел на Женевскую конвенцию. Здесь, в этом кабинете, есть только вы и я. И один из нас двоих преступник.
— Я не преступник!
— А у нас есть доказательства! — рявкнул Турецкий.
Актер испуганно сжался на стуле, словно ожидая удара. И сразу стал каким-то беспомощным и жалким. Сердце Турецкого дрогнуло, но ледяная маска не сошла с лица. Алмазов судорожно сглотнул слюну и произнес:
— Хорошо. Моей мамы не стало несколько лет назад. Она долго болела. Ей даже сделали операцию. Но операция не помогла. Сейчас она лежит на Калитниковском кладбище. Хватит вам?
— Где делали операцию?
— В Мюнхене.
— Откуда деньги на операцию?
Актер мучительно наморщил лоб.
— Я продал дачу и машину.
— А отец?
— Отец старый, больной человек. Сейчас он на пенсии. Инвалид.
— Почему инвалид? Что случилось?
— Попал в автоаварию несколько лет назад. После этого получил инвалидность и вынужден был уволиться с работы.
— Кем работал?
— Преподавателем физкультуры в университете.
Турецкий помолчал. Затем негромко просил:
— И что, сильно покалечился?
— Ходит на костылях.
— Сочувствую. Тяжело вам, наверное, приходилось… с сестрой.
Алмазов замер, уставившись в столешницу, затем медленно поднял на Турецкого глаза.
