Когда-то Александр Борисович Турецкий любил ездить, смотреть новые места, наблюдать за незнакомыми людьми. Любил — не то слово: обожал, по-нынешнему выражаясь, фанател поэзией передвижений. По Москве, досконально изученной, в составе следственной бригады и то колесил без утомления и с удовольствием. Сейчас, с возрастом, дело другое: даже заграничные командировки его не увлекают, только награждают усталостью, головной болью и сломом рабочего ритма. Возвратившись из очередной дальней поездки, Александр Борисович позволял себе подольше поспать: это было чревато еще большим нарушением режима дня, зато, по крайней мере, в голове прояснялось.
Вот и на этот раз по возвращении из Германии, имея в распоряжении еще один отведенный на командировку день, Турецкий позволил себе слабинку и не завел на следующее утро будильник. Часов в семь он ощутил, на фоне проплывающих перед ним чудесных заснеженных предновогодних сновидений, как осторожно, стараясь его не разбудить, выбиралась из-под одеяла Ирка, слышал приглушенное пощелкиванье ее шлепанцев — а потом снова уснул и покоился в глубоком сне до звонка телефона. Громкого и настойчивого. Хотя телефон всегда звонит одинаково, независимо от состояния абонента, иногда его звонок наделяется дополнительными качествами. Особенно если он тебя будит… Не успев рассердиться, догадавшись, что его опять беспокоят в связи с делом Великанова, Турецкий снял трубку. Хорошо, по крайней мере, что бежать никуда не пришлось: телефон стоит на тумбочке возле кровати.
— Алло! — по возможности внятно постарался сказать он. Несмотря на старания, получилось что-то наподобие «ауао» — из-за зевоты.
— Алло, Саня? — Судя по голосу Грязнова, полному жизни и огня, он-то проснулся уже давно. Еще, пожалуй, и утреннюю гимнастику успел сделать — иначе откуда такая бодрость? — Ты спишь, что ли? Я так и думал.
— Если «так и думал», зачем звонишь, изверг?
— Как это — зачем? Чтобы устроить тебе приятное пробуждение.
— Спасибо, устроил. Можно мне спать дальше?
— Нет, ты погоди. Я же еще не сказал тебе, чего собирался. Фактики насчет Артема Жолдака организовались любопытные. Сейчас тебе станет так хорошо и радостно, что не захочешь, а проснешься…
Турецкий, негромко взревев, откинулся на подушку, не отрывая трубки от уха. Короткий диалог с другом успел окончательно пробудить его.
— Не хочу, но уже проснулся. Выкладывай давай. Я весь внимание.
То, что последовало дальше, стало действительно подарком для следователя. Пока Турецкий ошивался за границей, выясняя причины смерти Шульца-Жолдака, Слава в холодной Москве тоже не терял времени даром. В частности, он озаботился местом жительства сына бежавшего металлургического короля. Жил Артем Жолдак там же, где и работал, переоборудовав под студию огромную квартиру на верхнем этаже старого дома неподалеку от станции метро «Третьяковская». Плата за такой московский пентхаус должна быть фантастической; если же прибавить сюда еще цену масляных красок, подрамников, холстов, кистей и прочего, что необходимо художнику… Да-а, не слабо шикуют дети разоблаченных олигархов! Славины оперативники в этом элитном домишке успели побывать и установили, что жильцы и консьержи неоднократно видели Жолдака в компании Анатолия Великанова, опознанного по фотографии. Как неоднократно видели его в компании других мужчин. Вот в женской компании, пожалуй, ни разу не встречали, за исключением родственниц, но это еще до того, как отец Артема ударился в бега… Жолдак-старший часто навещал сына, они были дружны. Знакомые художника сообщили, что одним из любимых совместных развлечений в семье Жолдаков была охота: каждый год они покупали лицензии и отправлялись в какие-то дальние леса. Так что стрелять Артем умеет.
— Разносторонние увлечения у человека, — хмыкнул Турецкий, — походы на бойню, охота, живопись…
— Оказывается, Артем-то наш Жолдак среди современных русских художников считается довольно известным, — вроде бы удивляясь, что убийца может быть талантливым художником, сообщил Слава. — Помнят его, знают, свежие полотна берут «на ура»… У него не так давно прошло две выставки, я купил каталог последней. Картины его, которые там сфотографированы, я все рассмотрел. Красивые! Мне, по крайней мере, понравились. Ну, ты и сам все увидишь…
Турецкий с сомнением крякнул. Насколько он изучил Славу, потолком грязновских предпочтений в изобразительном искусстве выступали написанные в предельно традиционной манере голые бабы, призывно возлежащие на ложах или на лоне условной природы. Непременно толстые, с пышущими жаром неохватными бедрами и арбузными грудями. Всякая живопись, далекая от этого привычного образа, Славой презрительно забраковывалась как «модернизм». Даже интересно: что такое изобразил Артем Жолдак, что сумел пронять милицейскую, надежно забронированную от веяний искусства Славину душу? Гомосексуалист вряд ли изберет предметом картины голую женщину…
— Обязательно увижу. Жолдака нужно брать как можно скорей.
— Непременно, Санек. Я только тебя и дожидался, из шкуры вон от нетерпения лез. Тут еще знаешь, какая нелепость…
— Что такое?
— В каталоге выставки на первой странице фотография этого самого Артема Жолдака. Какой он в жизни, я пока не видел, но на фотографии страшно на кого-то похож.
— На кого же? В самом деле страшный?
— Да нет, не уродливый… Похож на кого-то, я говорю. На кого-то, кто у нас проходил по этому делу. А вот на кого, не соображу. Совсем вроде недавно видел, а не помню. Вот ведь пакость эта — сходство, засело, как заноза в глазу…
Турецкий, не отводя трубки от уха, отбросил одеяло и вставил ноги в тапки.
— Хватит обсуждений, Слава. Пора действовать. Вот тогда мы и увидим, на кого Жолдак похож.
Глава тринадцатая Ледяные крылья
Артем Жолдак на своих картинах изображал ангелов.
В холодных тонах — белый, зеленый и голубой цвета, сверкание льда и сапфира. Тем горячее выделялась на этом фоне алость губ, мягче светилось старое золото волос и перьев в крыльях, то распростертых для полета, то сложенных за спиной. Лица поражали безупречной правильностью и чем-то еще — невысказанным, но подразумеваемым. Точно в прекрасном стихотворении зашифрован тайный непристойный намек… Глядя на эти картины, Турецкий вспомнил, что слово «прелесть» в русском языке вплоть до начала пушкинской эпохи имело совсем не положительный смысл: оно означало нечто прельщающее, обольщающее — и приводящее к погибели.
— Надо же, — сказал Турецкий, — всегда считал, что ангелы бесполы.
— Они и у меня бесполы, — живо откликнулся Артем Жолдак. Среди созданий своей кисти он выглядел младшим братом изображенных ангелов — правда, бескрылым, зато концентрирующим в себе еще более непристойную прелесть. — Разве я где-нибудь изображаю признаки пола?
— То, что не имеет человеческого пола, не должно вызывать человеческого вожделения.
Быстрый взгляд из-под белокурой прядки, падающей на глаза пронзительной голубизны: а этот высокий чин из прокуратуры непрост, вон он, оказывается, какие замечания отпускает! Для Александра Борисовича такая реакция не была в новинку. Да, он прежде всего профессионал! Все зависит от собеседника: перед некоторыми приходится себя вести как непрошибаемый дуб-чиновник, с другими стоит блеснуть интеллектом, чтобы спровоцировать и заставить раскрыться.
