Глава одиннадцатая Предсмертные записки о любви
В целях выяснения длительных и, возможно, непростых отношений покойного Великанова с госбезопасностью пришлось Меркулову поднимать свои связи в ФСБ. Несмотря на сложности аппаратных игр, которых в этом ведомстве всегда хватало, он договорился о встрече с первым заместителем директора ФСБ Николаем Никитичем Карпушиным. Генерал Карпушин принял Меркулова, а заодно и Турецкого с Грязновым, в своем рабочем кабинете в новом здании ФСБ в Кунцево.
Несмотря на то что по календарю еще не кончился ноябрь, погодка ударила специфически зимняя: мостовые обледенели, создавая проблемы автотранспорту, стылый солнечный день нестерпимо сиял. В его сиянии каждая деталь вырисовывалась с предельной отчетливостью, и Турецкий, которому досталось место у окна, различал через белые твердые полоски штор ближайшие деревья вплоть до отдельных лысых веток. А отводя глаза от городского пейзажа за окном, имел счастье созерцать генерала Карпушина, чье лицо было столь же ясным и отчетливым, как зимний день. В ФСБ специально пестуют такие честные, мужественные, непроницаемые лица. А может, изготавливают искусственно, поточным способом, с помощью достижений пластической хирургии? Уж не являлся ли носителем этой государственной тайны убитый Великанов? Забавляясь своими мыслями, Александр Борисович, однако, по выработанной годами привычке не упускал ни слова из монолога, которым с доверительностью — возможно, напускной — облагодетельствовал их Николай Никитич.
— Ну да, был такой Анатолий Великанов. Способный, исполнительный, умел соблюдать конспирацию, хорошо себя зарекомендовал, делал операции… Какие именно, мне, поймите, сказать трудно, я ж не хирург! А работал он, по имеющимся данным, еще несколько лет назад в нашей секретной клинике. Документацию я вам мог бы показать, но его анкеты не содержат ничего, кроме паспортных данных, а это ничем вам не поможет.
Меркулов сохранял вежливое молчание. Профессионал! Даже не уточнил относительно Подмосковья. Турецкий тоже придерживал пока свои вопросы. Торопить генерала ФСБ — дурной тон: сам расскажет все, что надо. Все, что ему надо… Какой все же яркий день! Это не к добру — наверняка не сегодня завтра настанет перемена погоды, ударит настоящая зима, недаром идет такое похолодание. А может быть, дело совсем не в погоде, и день представляется таким ясным и отчетливым по сравнению с обнаруживающейся в этих стенах теневой стороной жизни покойного Анатолия Великанова, где все приблизительно и смутно, а относительно ясности остается только мечтать.
— Та клиника, о которой идет речь, существовала в городе Видное, — медленно, постепенно перешел к сути дела Николай Никитич. — До развала СССР она находилась на высшем уровне западных медучреждений, а для наших больниц и научно-исследовательских институтов это вообще была ого-го какая высота! Великанов не прогадал, что ему довелось там поработать… Ну потом, конечно, пошел развал, как по всей стране, клиника еще кое-как работала, правда, новейшее оборудование уже не закупали. А в конце концов выяснилось, что в бюджете ФСБ нет средств для продолжения ее финансирования, и клиника была ликвидирована. Ее помещение передали в управделами центрального аппарата ФСБ. Правда, доктор Великанов, опираясь на свои заслуги, попросил оставить одно из помещений за ним. Там, он так объяснил, будет производить свои опыты, а если нужно, то и оказывать услуги старым товарищам. Мол, при необходимости всегда сделает операцию сотруднику ФСБ. Кому поправит веки, кому нос. Но это уже по-дружески, не по-служебному. Наше руководство не возражало.
— Так, значит, после 1995 года он с вами уже не сотрудничал? — встрял все-таки с вопросом Турецкий, заслужив обеспокоенный Костин взгляд — то ли предупреждающий, то ли разочарованный.
— Ни-ни! — замахал руками Карпушин. — Пластические хирурги, которые подтягивают морщины знаменитым дамам, — они ведь вроде актеров, вечно в свете прожектора. Доктор Великанов не желал, чтобы о его многолетних контактах с органами КГБ — ФСБ знали его обычные постоянные пациенты. Желал, чтобы и семья не знала.
— Семья и не знала, — подтвердил Турецкий.
Теперь им было известно, как Великанов стал владельцем и хозяином собственной небольшой клиники в Подмосковье. Конкретно, в городе Видное. И наведаться туда не помешает. Причем как можно скорее.
Вечером Александр Борисович имел возможность с удовольствием убедиться в безошибочности своего чутья на погоду: в половине десятого, сразу после программы «Время» повалил такой густой снег, что, когда огни в окнах дома напротив вспыхивали и гасли, то за этой снежной пеленой казалось — там включалась и выключалась новогодняя иллюминация. Деревья стройно вытягивались в белых барашковых шапках, точно генералы на параде. Идеальная атмосфера для экранизации сказки «Снежная королева» или другой какой-нибудь симпатичной детской сказки, где снежные хлопья украшают темную пахучую зелень новогодней елочки. Приятно смотреть на это праздничное убранство природы, если ты отгорожен от него оконным стеклом, в отлично обогреваемой квартире. А вот стоит представить, что по такой погодке (весьма вероятно, восемьдесят процентов гарантии!) придется завтра разогревать машину и тащиться в подмосковный городок Видное, черт его знает в какую глушь, и сразу сказочная умиротворенность сменяется раздражением, и по коже, несмотря на то что батареи в квартире обжигающе-горячие, начинают бегать мурашки.
— Чем это ты, Шурик, так залюбовался? — спросила, неслышно приблизясь сзади, Ирина Генриховна. — А меня что-то беспокоит Антоша…
Супруга не уставала поражать Турецкого легкостью перескакивания с одной темы на другую. Иногда она (должно быть, для упрощения общения) совмещала в одной реплике две темы, предоставляя собеседнику выбирать, какую из них обсуждать. В данном случае Александр Борисович предпочел обе. В порядке очередности.
— Залюбовался я на проезжую часть в условиях снегопада: нам со Славой Грязновым завтра тащиться за город. А кто такой Антоша и с какой стати он тебя беспокоит?
Ирина почему-то обиженно сложила губы, хотя Турецкий не заметил, что сказал ей что-нибудь обидное.
— Неужели ты до такой степени безразличен, с кем водится твоя единственная дочь?
— Ага! — До Турецкого стало доходить. — Так, значит, Антоша — это тот самый хмырь, с которым сейчас Нинка гуляет, дружок ее. А позвольте, почему он вдруг стал Антоша? Я всю дорогу был уверен, что его зовут Сережа.
— Ты, как обычно, все перепутал, — укорила мужа Ирина. — Сережа — это прежний ее приятель, такой высокий, худой брюнет с плохими зубами. Он у нас уже больше года не показывается. А Антоша — среднего роста, телосложение скорее как у мистера Пиквика, но мускулы есть…
— А зубы? Как у него с зубами?
— С зубами? У него — отлично. На меня произвел неизгладимое впечатление треск, с которым он у нас при солидных и уважаемых гостях на дне моего рождения пожирал куриные кости из холодца. Антоша мог бы перекусывать колючую проволоку.
— Здорово! Рад за Антошу. По крайней мере, предметом твоего беспокойства послужили не его зубы, и это уже кое-что.
