В те считанные секунды, когда наркоз изменил деятельность мозга, но отключения сознания еще не произошло, Ксения физически видела эти ворота, открывающиеся заманчиво, точно дверцы часов на фасаде театра Образцова, с тихим позваниванием — детски-волшебно. Анатолий Валентинович смотрелся на их фоне, точно ангел у райских врат. С десяток зеленовато-белых нимбов светились за ним — в круглой бестеневой лампе. Летя во тьму, она сохраняла перед глазами его сияние. Пока все не угасло.
Он ввел ее за руку в этот мир. Он держал, слегка сжимая, ее руку, взволнованно-потную.
Так брезжилось в наркозном сне. На самом деле по пробуждении (с закованным в белизну, точно у свежеизготовленной мумии, лицом) ей предстояло пройти ряд этапов к достижению цели. В отличие от других пациенток, стремящихся выздоравливать в домашней обстановке, Ксения после операции, даже после снятия швов, цеплялась за клинику до последнего. Неотступное следование за Великановым, надежды, разочарования, отступления, прямые атаки и снова надежды. Великанов сдавал позицию за позицией, но все еще оставался верен жене и семье. Это увеличивало его ценность в глазах Ксении: человек, для которого семья много значит, будет верен ей в новой семье.
Какая наивность! Да ведь она и была всего лишь девочкой, не имевшей опыта общения с мужчинами. Для нее оставались неясными мотивы его поступков… Впрочем, ситуация, в которую попала Ксения, была так нестандартна, что и опытная пожирательница мужчин могла бы ошибиться.
Восхищаясь оригинальностью новой внешности, явившейся в полном блеске после того как изгладились следы швов (Витка Целлер и рядом не стояла!), и окраской волос наложив последний штрих, Ксения все же упустила из виду то, что искусный великановский нож сделал ее менее похожей на женщину. Нет, она не превратилась в мужчину или в мальчика, но ее черты теперь несли нечто бесполое или, по крайней мере, обоеполое. Жилец нездешнего мира, дивный пришелец, Зигги Стардаст Дэвида Боуи или Маленький Принц в исполнении Ольги Бган. И этот образ привлек хирурга: сотворив из Ксении свой тайный идеал, он влюбился в создание рук своих.
Идиллия Пигмалиона и Галатеи продолжалась полтора года. А потом настал в их семейной жизни тот страшный летний день.
Лето Ксения неизменно проводила на Николиной Горе — там у Мавриных была большая дача, где две и даже три семьи могли вести совершенно раздельное существование, не встречаясь. Несмотря на это обстоятельство, родители на дачу больше не ездили, предоставив ее всю во владение молодых. Против ожидания, Михаил Олегович отнесся к зятю положительно (не плейбой, честный трудяга!) и уговаривал только поторопиться с внуками. Мама же, наоборот, советовала доченьке не спешить беременеть, пожить для себя — возможно, не веря в прочность брака с разведенным мужчиной. Ну, насчет развода — это глупости! А вот детей Ксения хотела. Даже двух: девочку, похожую на Толю, и мальчика, похожего на нее. Разморенная летним днем, она скорее грезила, чем дремала у себя в комнате, уронив с одеяла ненужный триллер на итальянском языке, представляя, как они вместе с детьми гуляют по улицам Венеции… когда ее вырвал из блаженного полубытия хлопок двери на втором этаже.
Анатолий Великанов не слишком любил дачу Мавриных: для него она так и не стала родным гнездом. Правда, в последнее время он начал бывать здесь чаще, и Ксения надеялась, что удастся его приохотить к дачной жизни. В доме он, во всяком случае, не сидел: то на рыбалку отправится, то на прогулку… Вот и сейчас он должен быть на спортивной площадке. Или не так? Кто же тогда хлопает дверью? Игнорируя возможную опасность, думая только о встрече с мужем, Ксения босиком выскочила из комнаты. По лестнице спускался Толя в необычной компании… в сопровождении сына домработницы.
Эта местная домохозяйка, женщина из обслуги, часто брала с собой сына-подростка, красивого, как… Ксения хотела сказать «как девочка», но нет, как мальчик, именно как мальчик, избавленный как от грубой мужественности, так и от признаков переходного возраста — ни прыщей, ни отрастающих кое-как усиков, ни развязности движений. Матовая смугловатая кожа, темно-румяные губы, миндалевидные глаза — в его отце, наверное, текла кавказская кровь.
Сейчас губы мальчика цветом напоминали раздавленные зерна граната — они были искусаны, измучены. Обтянутые сверху донизу, несмотря на жару, тугими джинсами ноги неуверенно находили ступеньки. Можно было бы подумать, что ему стало плохо и Анатолий его поддерживает на правах врача, но нет! С той позиции, на которой стояла Ксения, не составляло труда заметить, что рука мужа лежит на плечах сына домработницы свободно сверху — не поддержка, а объятие…
— Рома, — громко спросила Ксения мальчика, — с тобой все в порядке?
И то, как резко Толя убрал руку с чужих плеч, доказало, что ее худшие предположения являются правдой.
Толя злился. Выпроводив Рому, закатил скандал. Обозвал Ксению глупой телкой, уверял, что всего лишь хотел показать сыну домработницы кое-какие книги, доказывал, что только извращенные люди повсюду видят извращения, кричал, что, если ему не верят, так, пожалуйста, он уйдет… Ксения сначала настаивала на своем, потом всхлипывала, просила прощения. Говорила, что полностью ему верит… Ведь она не хотела его отпускать, потому что любила! Но на самом деле, при всей любви, она верила своим глазам. Они ее и впоследствии не обманывали. Как не обманывали взгляды, которые Анатолий, не стесняясь присутствия жены, устремлял на лиц мужского пола…
Знал бы кто, что это за мука — ревновать мужа не к женщине, а к мужчинам! Постоянно коришь себя за то, что ты никуда не годишься как женщина, настолько никуда не годишься, что вселила в мужа отвращение к женщинам вообще, если бы ты была другой, ему не было бы надобности бегать за мужчинами… В то же время ощущаешь себя существом онтологически низшим, которого ничто не может поднять до состояния человека. Низшим от рождения, низшим по не зависящим от тебя обстоятельствам. Если появилась на свет женщиной, можешь сразу ставить на себе крест.
И в таком аду жила Ксения! И в таком аду она стремилась жить! Да, она держалась за Толю, несмотря на его сексуальные предпочтения. Он был нужен ей, и она прощала ему все. Во избежание постоянных скандалов она закрывала глаза на определенные вещи. Но раздражение нарастало, искало выхода, прорывалось немотивированными слезами и истериками. Не из-за этого ли Ксения Великанова заслужила репутацию стервы? На поверхность ее мучения прорывались стервозностью, внутри сдвигались слои раскаленных вулканических пород. Необходимость постоянно сдерживаться сжимала ее, точно колючий корсет. Страшно признаться, но после смерти Толи ей стало легче. Настолько легче, что в одну откровенную минуту Ксения задала себе вопрос: почему я раньше его не убила?
Только не надо делать скоропалительных выводов! Она его не убивала… Она даже постаралась всячески обелить его память. Но когда ей задали прямой вопрос, она не смеет больше скрывать истину.
Турецкий поблагодарил вдову за откровенность, задаваясь вопросом, что же ему с этой откровенностью делать. Все зависит от того, пригодятся ли следствию новые сведения. Если не пригодятся, он ни с кем ими не поделится. Турецкий уважал чужое право на личную жизнь. У него у самого богатая личная жизнь, он знает, что это такое.
