Поговорив с Гатиевым, Владлен Владленович пробежался пальцами по клавиатуре телефона и, откинувшись на сиденье автомобиля, вновь приложил трубку к уху. Ждать пришлось долго. Он уже хотел отключить связь, но тут ему ответили.
— Да, — отозвался тягучий, тяжелый басок.
— Рыцарь… — Альхаров инстинктивно глянул в окно и плотнее прижал трубку к уху. — Рыцарь, мне только что звонил наш общий друг.
— И что?
— Он хочет встретиться. Завтра. Желательно за городом.
— Так, — пробасил собеседник Альхарова. — И что?
— Ты должен присутствовать на этой встрече.
— Разумеется, — согласился обладатель баса. — Раз должен — значит, приеду.
— Тогда подъезжай завтра, часикам к… — Альхаров наморщил лоб. — Часикам к двум ко мне на дачу. Там и поговорим.
Некоторое время обладатель баса размышлял, затем прогудел:
— В два не могу. Давай в три.
— Хорошо, в три. — Альхаров нервно передернулся. — Только обязательно приезжай, понял?
— Сказал же — приеду. Только ты там подготовь все… Чтобы шашлычки, вино…
Альхаров брезгливо поморщился:
— Тебе бы только жрать, Рыцарь.
— Брось. За стаканом вина да в приятной обстановке любые вопросы быстрее решаются. Тем более — важные.
— Да, ты прав. Хорошо, жду тебя в три. Постарайся не опаздывать.
— Заметано.
Загородный дом Альхарова напоминал средневековую крепость. Двухэтажный особняк был выложен из рыжевато-бурого кирпича и угрюмо взирал на гостей маленькими окнами, затянутыми тонированным стеклом, как глаза инвалида пленкой катаракты. Высокий забор, окружающий дом, также был кирпичным; тех, кому удавалось миновать черные железные ворота забора, дом встречал неприветливо. От массивной дубовой двери веяло основательностью и скрытой угрозой, как, впрочем, и от всего здания в целом. Оно словно бы говорило: «Проходи мимо, приятель, не задерживайся, иначе…» О том, что могло случиться в противном случае — страшно было даже подумать.
Впрочем, сегодняшних гостей Альхарова вид особняка совершенно не пугал. Похоже, они чувствовали себя под его угрюмой защитой вполне комфортно и даже уютно.
Гостей было двое. Руслан Гатиев сменил дорогой пиджак на свитер, а брюки на черные джинсы, сразу став похожим на торговца яблоками и мандаринами. Однако его взгляд был по-прежнему полон задумчивой жестокости, как взгляд палача, осматривающего связанную жертву и решающего, с чего начать пытку. При этом смотрел Гатиев не куда-то в пространство, а на сутуловатую спину Альхарова, который возился у мангала с шашлыками.
Вторым гостем Альхарова был невысокий, но чрезвычайно широкоплечий мужчина с квадратным подбородком и толстыми надбровными дугами. Когда-то сломанный и кривовато сросшийся нос придавал ему сходство с боксером. Он сидел в плетеном кресле с сигарой в зубах и задумчиво пускал дым.
Владлен Владленович тем временем перевернул шашлыки, держа их за витые ручки шампуров, и с удовлетворением оглядел сочные подрумянившиеся кусочки мяса.
— Рассолом их полей, а то сухими будут, — пробасил широкоплечий и выпустил изо рта облако терпкого дыма.
— Не учи отца отжиматься, — сердито ответил Альхаров; он терпеть не мог, когда ему мешали.
Руслан Гатиев усмехнулся, скептически цыкнул языком и сказал:
— Нет, не умеете вы, русские, шашлыки делать. В чем ты его вымачивал, Владлен?
— В рассоле, в чем еще?
— А какой у тебя рассол был?
— Обыкновенный, из уксуса.
— Вот. — Гатиев поднял палец, и тяжелый золотой перстень ярко блеснул на солнце. — А мясо нельзя поливать уксусом, потому что уксус убивает вкус и аромат мяса.
— Глупости, — парировал Альхаров. — Уксус подчеркивает вкус мяса. Рыцарь, скажи!
— Согласен, — кивнул басовитый с квадратным подбородком. — Без маринада мясо пресное.
— Э, что вы понимаете, а? — поморщился чеченец. — Мясо должно мариноваться в собственном соку, в перце и в луке. Только тогда у мяса будет вкус. А уксус его убивает.
— Ладно. Хватит о шашлыке. — Альхаров вытер руки полотенцем, аккуратно повесил его на крюк, затем отошел от мангала и уселся в кресло. — Вернемся к нашим баранам. К тем, которых мы будем «стричь» в театре. Прежде всего я хочу сказать, что дело мы задумали очень рискованное. Одна маленькая ошибка может погубить всю операцию.
Гатиев скривил лицо:
— Владлен, ты слишком многого боишься.
— Операция должна быть продумана до мельчайших подробностей, — не согласился Альхаров.
— Она и будет продумана, — пробасил человек с квадратным подбородком. — Если мы решим заняться театром, то продумаем все до мелочей. Ты же знаешь, Владлен, я никогда не берусь за дело, пока все не спланирую.
— Знаю, Рыцарь, знаю. В тебя-то я верю… — Альхаров сделал упор на последней фразе и стрельнул глазами в Гатиева.
Гатиев понял Альхарова с полуслова. По его темным губам скользнула усмешка.
— Зря ты это, Владлен. Я никогда не подставляю партнеров. Скорее сам подставлюсь. Это мой принцип.
«Ну да, конечно», — подумал Альхаров, но вслух ничего не сказал.
— Рыцарь, а ты как думаешь? — обратился он к человеку с квадратным подбородком.
— Я же сказал, идея мне нравится, — ответил тот. — Конечно, все это сильно смахивает на авантюру. Но, с другой стороны, «глаза боятся, а руки делают», так ведь? Власть не ожидает удара с этой стороны, и мы можем это использовать . Им и в голову не придет, что кто-то может на такое решиться. С их точки зрения, это просто бред. Я и сам вначале так подумал.
«И был недалек от истины», — хотел сказать Альхаров, но не успел.
— Рыцарь правильно говорит, — веско сказал Гатиев. — Менты охраняют метро и базары, но они не ждут, что мы придем в театр. Пока они защищают руки и ноги, мы ударим в самое сердце.
— Не знаю, не знаю… — пробормотал Альхаров.
Чеченец внимательно на него посмотрел и сказал:
— Знаешь что, Владлен, в последнее время ты стал слишком нерешительным. Что с тобой происходит? Уж не влюбился ли ты?
— Не говори чепухи, — нахмурился Владлен Владленович.
Гатиев плотоядно улыбнулся:
— Почему чепухи, э? Мужчина должен любить женщин. И чем чаще, тем лучше. Но он не должен терять из-за бабы голову, иначе… — он красноречиво развел руками.
— На что это ты намекаешь? — подозрительно сощурился Альхаров.
— Ни на что. Просто так говорю. Что ты сердишься, э? Закрутил роман — и молодец. Девка красивая — грудь, ноги, попа — все при ней. Я бы и сам голову потерял. А имя-то какое — Элеонора!
