— Заканчивай, Мамонт, — сказал один из близнецов, посмотрев на часы. — Все он понял. Больше не будет…
— Не-ет, все только начинается! Сейчас я так сделаю, что ему все бабы сразу разонравятся. Хочешь? И никакие лепилы тебе не помогут. Ну-ка переверните, чтоб я его рожу мог видеть!..
— Да не было этого! — крикнул Паша в отчаянии, когда его перевалили на спину.
— Вот теперь точно не будет! — сказал Мамонт и каблуком ударил его сверху в пах.
Паша застонал, его скрючило.
В дверь осторожно постучали. Охранники переглянулись, и Мамонт вышел к встревоженной дежурной по этажу.
— Соседи ваши беспокоятся, — вполголоса сказала она, оробев от его внушительного вида, и кивнула в сторону соседнего, семьсот сорок второго номера. — Только что мне позвонили. Вы же говорили, все будет нормально?..
— А все нормально, чего они беспокоятся, не понимаю!
С этими словами он стукнул кулаком в дверь соседнего номера и, не дожидаясь приглашения, толкнул дверь. Она была заперта.
— Вам кого? — спросил за дверью Рустам Ибрагимович. — Я же просил нас не беспокоить!.. Это дежурная?
Мамонт выжидательно взглянул на дежурную по этажу и внушительно кивнул ей.
— Ну да, откройте… Вы же звонили только что?
Едва дверь приоткрылась, Мамонт вставил в проем ногу, после чего решительно отодвинул ее вместе с гостем с солнечного Кавказа и вошел в номер, сунув Рустаму под нос свое удостоверение.
— Служба безопасности, — сказал Мамонт, обежав взглядом номер. — Какие проблемы?
Он увидел и услышал все, что хотел увидеть и услышать. И сброшенную на палас женскую одежду, и разобранную постель, и шум воды, доносившийся из душа.
— Там что-то случилось, дорогой, — кротко сказал Рустам Ибрагимович, показывая на стену соседнего номера и рассматривая рябое лицо здешнего «секьюрити». — Какая-то драка, по-моему. Падала мебель.
— Спецоперация, — хмуро сказал Мамонт. — Брали одного опасного преступника. Поселился, гад, под чужим именем, представляете?
— Скажите пожалуйста… — сочувственно покачал головой Рустам Ибрагимович. — И что, есть пострадавшие?
— Без этого не бывает, — сказал Мамонт. — Но теперь он обезврежен, можете не беспокоиться. Отдыхайте.
Потоптавшись еще немного, он наконец вышел и вернулся в соседний номер.
— Ну как? — спросил он спеца, который возился с телевизором, настраивая его. — Готово, нет?
— Вроде началось, — сказал спец, прижав к уху наушник. — Приступила к своим обязанностям. Сейчас все увидим.
На экране стала видна широкая постель, на которой возились и стонали обнаженные мужчина и женщина.
Некоторое время охранники смотрели на происходящее за стеной.
— Вот это телка, — вздохнул один из них. — Ух, баба!.. Я бы ей за так отдался!
— Это успеется, никуда она от нас не денется… — махнул рукой Мамонт. — Ты другое скажи. Вот почему она и Пашке давала, и этому черножопому, а мне нет?
— А ты просил? — хмыкнул кто-то.
— Намекал. А вот он ее уже имел! — указал он пальцем на Пашу. — Ну-ка поверни его сюда! Пусть полюбуется со стороны, как она с другим трахается…
Паша лежал закрыв глаза и стонал от боли. Мамонт ударил его носком ботинка в пах, так что Паша снова сложился пополам, прижав колени к лицу.
— Смотри мне, сука, сюда! Ты ж хотел один ее трахать, а другим чтоб не досталось? А за это нужно наказывать, я правильно говорю? Мы чем хуже? Мордой не вышли?
— Кончай, Толян, — негромко сказал один из близнецов. — Нам Коля что говорил?
— Мало ли что говорил?.. — хмыкнул Толян. — Может, мне потом поступили секретные инструкции, откуда ты знаешь?
Он склонился над лежавшим Пашей.
— А хочешь, я насовсем сделаю тебя импотентом? — спросил он.
Паша открыл глаза и плюнул ему в лицо. Мамонт, взревев, схватил рулон скотча, залепил лежащему рот и… прыгнул на него сверху обеими ногами.
На экране по-прежнему извивались в любовной страсти тела, а Мамонт бешено месил каблуками лежащего на полу человека, пока он не затих.
— А он борзой, этот черножопый, — кивнул в сторону экрана Толян. — Я бы с бабой столько не выдержал… Видал, как надо? — Он толкнул ногой неподвижное тело Паши. — А ты так не сможешь… Ну-ка отклейте ему рот, пусть сам скажет, как собирается вести себя дальше!
Один из близнецов склонился над Пашей.
— А он теперь никак не будет себя вести! — сказал он. — Ты, Толян, точно мамонт, в натуре, насмерть его раздавил. Он теперь деревяшка.
— Ты кончай шуточки… — испугался Толян, приглядываясь к неподвижному телу Паши. Потом он прижал палец к его шее, где сонная артерия, недоуменно почесал в затылке. — Как бы его отсюда вынести, а? Предложения есть?
— А чего тут предлагать… — усмехнулся близнец. — Сам же и говорил. Надевай униформу гостиницы, укладывай его в тележку для постельного белья, я тут рядом такую видел. Сверху закидаем наволочками и простынями… А лучше время не теряй, позвони Коляну. А то ведь накидает нам из-за тебя!..
— Ну так давай, не стой, кати сюда эту телегу и загружай! — Сопя и вздыхая, Мамонт стал набирать номер на сотовом. — Колян, это я. Тут такое дело получилось…
— Что, опять перестарался? — перебил Николай Григорьевич.
— Ну все ты знаешь… — с искренним страхом сознался Мамонт и невольно оглянулся в поисках скрытого микрофона или видеоглазка.
— Просто я тебя знаю! — закричал на него Николай Григорьевич. — Замойского чуть до инфаркта не довел, сейчас в ЦКБ лежит. Ты зачем назвал его жидом? Тебя кто просил? А мне кредит у него брать!
— Даст, куда денется.
— Вот отправишься к нему в больницу с цветами, извинениями и апельсинами, тогда, может, и даст.
— Сгоряча, сам знаешь, чего не бывает… — снова вздохнул Мамонт.
— Где этот сейчас?
— Да тут, рядом, в номере.
— Вас кто-нибудь с ним видел?
— Да нет вроде… Ты, ладно, не бери в голову, как-нибудь сами справимся.
— Попробуй только не справиться, — холодно сказал Николай Григорьевич и отключил сотовый.
11
Походив немного по комнате, чтобы успокоиться, Николай Григорьевич набрал номер Свирида.
— Свирид, я насчет твоего предложения купить Пашу Дугина. Договоримся так. Я забираю Толяна, но возвращаю тебе только половину его стоимости, и по рукам.
— Последнее твое слово? — поинтересовался Свирид. — Что хоть случилось?
Похоже, он опять что-то жевал.
— Последнее слово я скажу над могилой Паши Дугина! — не выдержал Николай Григорьевич. — И перестань жевать, опять ведь ни черта непонятно, о чем ты говоришь!
