— Ох, Федор, что-то не доверяю я тебе, — вздохнул я, — не в том смысле не доверяю, а боязно мне за тебя, как бы ты где-нибудь не прокололся по неопытности…
— Не боись, следователь. Ты сам-то опытный, а где торчишь? — недовольно пробурчал Федя.
— Ладно, извини. Как по твоим предположениям, со мной больше не собираются проводить эксперименты?
— Да вроде нет. Хотя не могу ручаться за Кузьмина.
— Как мне состыковаться с этим изобретателем, Василием Найденовым? — спросил я.
— Боюсь, никак. Это практически невозможно. У меня ключей нет, а просить у контролеров… Нет, не могу. Боюсь. Не в том смысле боюсь, что боюсь. Это слишком рискованно, хотя… Может, попробовать в следующее мое дежурство? Слушай, следователь, а насколько это необходимо? Ведь если не завтра, так послезавтра здесь уже будут люди из Москвы, — шептал Полетаев.
— Сплюнь, чтобы не сглазить, — зашипел на него я.
Федор быстро поплевал через левое, потом через правое плечо, беззвучно смеясь.
— Все мы тут уже ненормальными стали. Я тоже немного суеверный… Значит, следователь, завтра, если удастся, конечно, добуду тебе «стечкина», после того как с утра съезжу в райцентр. Если не удастся, брошу тебе в дверное окошечко заточку.
— Договорились, но главное — с Москвой свяжись!
— Есть, товарищ следователь! — Полетаев приложил одну руку к виску, а другой шлепнул себя по макушке, изображая головной убор.
— Мальчишка ты, как я погляжу, — протянул я, невольно улыбаясь.
— Точно, и мальчишку уже ждет его девчонка, — надо мне пошуметь немного для ушей контролеров, у нас тут тихо ночью, сам знаешь. Пора устроить маленькую оргию. А то, боюсь я, следователь, загремлю с тобой тут под фанфары, так что мама родная никогда не узнает, куда ее сын-медик исчез бесследно, а где-нибудь на казанском «спеце» появится какой-нибудь беспамятный Иванов Иван Иванович, — вздохнул он.
— Ты молодец, что осторожничаешь. Так и надо, Полетаев. Мы все тут от тебя зависим, так что будь каждую секунду начеку, — шепнул я в ответ, легонько похлопав его по спине и выпроваживая из своей камеры. — Ну иди устраивай свои оргии. До завтра! — тряхнул я его руку.
Полетаев ушел, и через некоторое время до моих ушей донеслись женские взвизгивания и хохот Федора Полетаева.
Но минут через пять все стихло…
Было уже далеко за полночь. Я не спал. Только закрою глаза, начинает мерцать какой-то призрачный белый свет, а в голову лезут стихи, у которых я помнил лишь начальные строки; но в уме повторял их снова и снова и ничего не мог с собой поделать — такое проклятье…
Не спится, дай зажгу свечу.
К чему читать, ведь снова не пойму я ни одной страницы.
И яркий белый свет начнет в глазах мерцать,
И легких призраков забрезжут вереницы…
Тютчев? Фет? Надсон? — не помню… Страшное слово. А Полетаева все нет. Боже мой, у меня в животе все кричит — нет, не о туалете, — все кричит, что я снова вишу на волоске! Предчувствие такое… Мое солнечное сплетение бьет в позвоночник. Что это — страх? Нет, не похоже. Последствия «агрессина», как я обозвал введенную мне Кузьминым жидкость? Тоже не совсем похоже. А может быть, это праведная ненависть, к самому себе ненависть — что я лежу, а совсем близко ходят, можно твердо сказать, обыкновенные убийцы, и я у них в руках. А где-то делает свое дело этот мой «благодетель», генерал Ваганов, хозяин Ильинского «борделя». И я у него в руках, пока у него в руках!..
Не спится, дай зажгу свечу…
Тьфу, вот привязалось!
К чему читать, ведь снова не пойму я…
Да, снова не пойму я, как мне действовать наверняка, как не допустить ни малейшей ошибки. Хватит ошибок! Единственная ошибочка может стоить Бог знает чего. Потери памяти до скончания века, это уж однозначно! Кто меня найдет здесь…
Но моя маленькая ошибочка может стоить жизни еще многим-многим людям, кроме Тани Холод, Гусева, Королева. Может быть, тысячам…
А я лежу и злюсь на самого себя, солнечное сплетение пульсирует и стучит, стучит в позвоночник…
Нет, кажется, это не солнечное сплетение. Это стучит двигатель, причем не грузовика, легковушки. Там, за окном, во дворе «санатория».
Странно, определенно это звук не того грузовика, который привозил продукты на прошлой неделе. «Волга» или «уазик»?
Я напряг слух. Кажется, из машины кто-то вышел, вроде бы хлопнула дверца. Все стихло… Это Кузьмин приехал на своей машине, у него единственного своя белая «волжанка»… Прикатил из города Смоленска, из райцентра? Привез химические препараты для своей колдовской лаборатории? Да черт с ним! Пусть его лешие заберут, мне надо постараться уснуть…
Дай зажгу свечу…
К чему читать, ведь снова…
А если это за мной, по мою душу? Кто? Слава Грязнов?! Как же, жди, Турецкий, — Меркулова, Славу…
Я сомкнул веки. И опять где-то в голове навязчивый белый-белый свет. Свет надежды? Он даже, кажется, усилился, он светит где-то внутри меня, в моем мозгу, в сердце… Хватит разбираться и гадать, так недолго действительно без крыши остаться. Все, спать! Спать…
В бесшумно раскрывшиеся, недавно смазанные по случаю приезда высокого гостя ворота, отделявшие монастырские стены психзоны от остального спящего мира, въехала черная «Волга».
Во дворе быстро шагал навстречу машине Кузьмин. Он открыл дверцу, и из «Волги» стал вылезать генерал-майор Ваганов собственной персоной. Он обменялся с Кузьминым коротким рукопожатием, и они направились на второй этаж, в кабинет Кузьмина.
Расположившись в мягком кресле, Ваганов подышал на чуть замерзшие кончики пальцев и спросил:
— Ну как, Федор Устимович, как твои новые подопечные? Надеюсь, цветут и пахнут?
— Да все, тьфу-тьфу, вроде бы получается. Сейчас я кофе… — начал суетиться у столика, стоявшего рядом с холодильником, Кузьмин.
— Не надо. Ты извини, что ночью не даю тебе спать. Я прямо с самолета, только что из Вюнсдорфа — и прямиком к тебе…
— Понимаю. Может быть, немного виски, «Белой лошадки»?
— Не помешает с дороги, — согласился Ваганов.
Кузьмин стал вытаскивать из холодильника деликатесы: икру, балык, консервированный заливной язык, вазочку с шоколадными конфетами, замерзшие ломтики хлеба, лежащие на тарелке, покрытой прозрачной пластмассовой крышкой…
Они выпили немного из маленьких серебряных холодных стопочек, которые, как и все съестные припасы, тоже мерзли в холодильнике, и Кузьмин, не дожидаясь вопросов, начал первый:
— Этот следователь в норме. Ничего не помнит, агрессивность, по моим предположениям, нормальная, я хотел сказать, у него слабый тип нервной системы, так что пока полнейший порядок. Собирался на меня с голыми руками наброситься, да санитары не дали, — улыбался самодовольной улыбкой Федор Устимович. — Вот только я беспокоюсь немного… — Ваганов поднял брови вверх. — Беспокоюсь, как бы он не перепутал клиента и не набросился на первого встречного…
