— Да какая тут критика, — махнул рукой Кузьмин. — Ты помнишь, Сергей Сергеевич, какой сейчас год у нас наступает?
— Конечно, только что говорили, что девяносто второй, — ответил Турецкий.
— Надо же, соображает… Так что присматривай за ним, Кошкин. — Кузьмин нажал кнопку звонка, и в кабинет вошли два санитара-контролера в грязно-белых халатах.
Взяв Турецкого под руки, они вывели его из кабинета. Все трое долго шли по длинному, извилистому коридору, на стенах которого висели выцветшие, пожелтевшие репродукции картин Питера Брейгеля.
Турецкий с некоторым страхом и удивлением смотрел на чудовищные картины на стенах, думая о том, как он попал в этот девяносто второй год и у кого бы узнать, где он, в конце концов, находится и, самое главное, — кто он?!
Как говорил врач, он рабочий, слесарь. Но почему-то совсем не верилось, что он слесарь, тогда кто же он?
Но ответ на этот вопрос по-прежнему скрывал туман, клубившийся в голове. Турецкий не был собой, он был никем, каким-то Сергеем Ивановым. Но это имя ему пока ни о чем не говорило…
* * *
Новогодний праздник в Москве прошел не слишком радостно.
Меркулов Новый год встречал в кругу семьи, Грязнов — тоже. Только ночью, часам к трем, он подъехал поздравить Меркулова. Они полчаса посидели за столом, стараясь не вспоминать о Турецком, но поминутно мысли каждого возвращались к пропавшему в Германии сослуживцу и другу.
Первым не выдержал Грязнов:
— Есть идея, Костя. Надо поставить такой ультиматум: арестовать счета «Славянского банка» и, пока не вернут Турецкого, прикрыть всяческую их деятельность.
Меркулов, глядя в беззвучно работавший телевизор, протянул:
— Исключено.
— Я не верю контрразведчикам, как не верю и немецкой полиции. Мы сами должны что-то предпринять!
— Давай лучше не будем, Новый год все-таки, — вздохнул Меркулов.
Появилась из кухни жена Кости, дочка сразу после встречи Нового года убежала к своим подружкам, а Костина лучшая половина принесла на блюде домашний торт «Наполеон».
— Слава, прошу оценить мою стряпню. Жалко, что Турецкого нет, когда мы все вместе соберемся?
— Будет Турецкий, и соберемся! — решительно сказал Грязнов, поднимаясь из-за стола.
— Что такое, ты уже уходишь? — удивился Меркулов.
— Да, посидели — и достаточно. А кусочек торта я домой отвезу, если дадите…
В Ильинском Новый год встречали каждый по отдельности. Кузьмин встречал его вместе с женой и десятилетним сыном, пригласили на Новый год, естественно, начальника охраны спецзоны Зарецкого и еще двух контролеров. Конечно, был и Кошкин.
Полетаев встретил Новый год в одиночестве. Почти в одиночестве…
Лишь только Кремлевские куранты пробили двенадцать, Федя Полетаев, совсем не жаждавший праздновать встречу вместе с давно надоевшими Федором Устимовичем и Иваном, немного выпил и в час ночи отправился в зону поздравить своих пациентов, кто не спал, конечно, и заглянуть к новенькому, к Иванову.
Полетаев посоветовался с Кошкиным: что, если попробовать шоковую терапию, которая пусть хоть и редко, но применяется в случаях потери памяти — электрошок, химическая шоковая дубинка… На это Кошкин сказал, состроив таинственную физиономию, что особым лечением потерявших память занимается сам Кузьмин. Кошкин сказал, что как раз застал его в момент, когда главврач вводил пациенту свое новое достижение в фармакологии.
«Любопытную дрянь он синтезировал, — говорил Ваня Полетаеву. — Но только ты смотри, Федя, средство еще не запатентовано… Так что я тебе ничего не говорил, понял?!»
Федор Полетаев пообещал, что он никому не проболтается. А в душе снова страшно позавидовал талантливому Кузьмину, который раньше когда-то работал аж в закрытом институте в Москве!
И сейчас, когда Новый год и все бывшие советские люди празднуют и веселятся кто как может, а он в одиночестве, ему захотелось пообщаться с Ивановым и посмотреть, не произошли ли изменения после введения нового лекарства.
Контролеры пили в своей комнате, на полную громкость орал телевизор, а больные — Полетаев заглянул в несколько квадратных окошечек в дверях, ведущих в палаты, — все спали. Так что поздравлять практически оказалось некого.
У Полетаева был ключ от всех палат своего отделения, но ключ, который подходил ко всем дверям во втором отделении, где находился Сергей Иванов, у него отсутствовал. Но Федя знал, что за исключением особых палат, например той, где содержался Василий Найденов, один ключ подходит ко всем дверям, на которых не амбарные, а тюремные замки.
Полетаев решил не обращаться к контролерам, чтобы не вызывать лишних вопросов. Он поднялся на второй этаж и, подойдя к двери с надписью, выведенной масляной краской, «18», вставил свой ключ в замок, повернул, и дверь открылась, противно визгнув несмазанными петлями.
— Да-да, войдите, — послышалось из камеры, освещенной тусклой лампочкой под высоким потолком.
Это был голос Сергея Сергеевича. Оказывается, он не спал.
«Да он еще и шутник, этот Иванов», — подумал, усмехнувшись, Федя.
— Извините, что разбудил вас, — улыбнулся Полетаев.
— Да я и не спал. Думал…
— Думали? О чем же? Мечтаете, как бы в новом году вылечиться?
— Нет, не мечтаю. Я пытаюсь вспомнить…
— Не стоит слишком напрягаться, Сергей Сергеевич, — мягко сказал Полетаев, присаживаясь на грязно-коричневое одеяло, которым прикрывался Турецкий. — Ничего не вспомнили?
— Пожалуй, нет, — вздохнул Турецкий.
— Надеюсь, трудотерапия поможет. У нас днем все пациенты шьют рабочие халаты, перчатки, верхонки. Но есть и один слесарный станок. Вы же слесарь? Вот когда главврач разрешит, вы сможете приступить к работе. Тогда, надеюсь, — рефлексы обычно не забываются — вы вспомните, как точили детали, как стояли за станком. А за рефлексом, будем надеяться, потянутся и воспоминания. Как думаете?
— Я раньше был слесарем? — хмуро спросил Турецкий.
— Естественно. Да вы посмотрите на свои руки. — Полетаев вытащил из-под одеяла руки Турецкого.
Но руки больного были на удивление тонкими, можно даже сказать, холеными.
Полетаев ничего не сказал, лишь положил руки Турецкого на одеяло.
Очень странно, но руки больного были совсем не похожи на руки слесаря. А может быть, он вообще не слесарь? Может быть, этот мужик даже и не Иванов?! Тогда кто он?!..
Федя Полетаев почувствовал, как сердце в груди забилось не хуже чем Кремлевские куранты. Он понял: с этим Ивановым что-то не чисто. Федя Полетаев понял наконец-то… наконец-то он выяснил для себя, зачем он здесь, в Ильинском, нужен! Зачем здесь торчит, в этой страшной, угнетающей и таинственной психзоне!
