– Кто? Я?! – совершенно натурально удивился Соколов. И сказал убежденно: – Я не вру! Не даю ложных показаний!
– А уж лучше бы врали, – с мягким укором сказал Евгений Павлович.
И Соколов, изумленно посмотрев на него и что-то вдруг поняв, настороженно сжался весь, напрягся.
– Это почему? – спросил он. – Почему вы так говорите?
Полюбовавшись на то, как с бывшего прапорщика сползает маска уверенного в себе, но скромного героя, Якимцев достал из ящика его «макаров» в прозрачном пластиковом пакете.
– Узнаете свой пистолет?
Соколов пригнулся, чтобы быть поближе к столу.
– Откуда ж мне знать… Они все на одно лицо… Там номер должен быть, между прочим. Номер я помню. Если хотите…
– Не надо, – остановил его Якимцев. – Номер тот самый, можете не сомневаться, мы уже проверили.
Соколов изобразил радостное удивление:
– А что, поймали тех гадов, да, товарищ майор?
Якимцев усмехнулся:
– Ну насчет «гадов» разговор особый. А вот пистолет ваш мы действительно нашли. И знаете, что странно? Из него, как установлено криминалистической экспертизой, в тот день был сделан всего один-единственный выстрел – тот самый, который стал причиной смерти одного из находившихся в машине. Понимаете?
Бывший прапорщик заметно побледнел, но самообладания пока не потерял. А может, не врубился, как модно теперь говорить…
– Ну и что я должен понять? – угрюмо спросил он. – Кто-то забрал мой пистолет, пристрелил из него водителя… А я-то тут при чем? Вы что, меня в чем-то обвиняете?… Ну, наверно, вы правы – не должен был я покидать свой пост и вмешиваться, а тем более не должен был терять боевое оружие… Как, блин, в войну – не должны были наши сдаваться в плен, и все тут. А сдался, – значит, предатель и враг народа. Так, да?
Якимцев посмотрел на него с брезгливым интересом – ишь ведь как, войну вспомнил.
– Значит, все же не поняли, – сказал он, останавливая словоизвержение охранника. – Ну коли так – объясняю, тем более что речь у нас с вами пойдет о практически доказанном вашем соучастии в преступлении. Поскольку из вашего пистолета произведен один-единственный выстрел, точнее сказать, выстрел первым патроном обоймы (что установлено экспертизой), а вы утверждаете, что этот самый выстрел произвели вы, то выводы у следствия напрашиваются совершенно однозначные. Либо вы убийца, и это именно вашим выстрелом убит водитель Федянин, и в таком случае вы не просто пособник киллеров – вы сами прямой убийца. Либо… Либо вы из своего пистолета не стреляли в воздух, как вы утверждали, а просто, без всякой борьбы, отдали преступникам свое оружие и, стало быть, являетесь соучастником этого дерзкого преступления. Выбирайте, что вам больше нравится, но предупреждаю: и в том, и в другом случае вам может помочь только чистосердечное раскаяние и добровольное сотрудничество с нами. Ну, расскажите, как на самом деле все происходило? Или будете упорно держаться своей не выдерживающей никакой критики версии? В этом случае я вынужден буду взять вас под стражу…
Якимцев всякое видел в своем кабинете. Прижатый к стене подследственный мог озлобиться, окрыситься, проявляя ненависть, мог заплакать, раздавленный неизбежностью того, что последует дальше, мог разом утратить все внешнее, наносное, обнажая ничем не прикрытую природную свою сущность. Соколов же сказал сквозь зубы, не глядя на Якимцева:
– Если бы я был киллер, я бы знаете кого первым делом замочил? За так, на общественных началах? Сперва Горбачева, а потом Ельцина… Какую жизнь, суки, изломали…
– Это все замечательно, – сухо заметил Якимцев, – но я так и не понял: будете вы с нами сотрудничать или нет?
– Буду, – все так же, не глядя на Якимцева, твердо ответил охранник.
И никакой теперь это был не фат, не пижон – просто нестарый еще бывший военный, любитель выпить, нравящийся женщинам и смертельно уставший от того, что оказался, против своей воли, выброшенным на обочину жизни…
Рассказ его был прост и в общем-то все ставил по местам, хотя кое-что Соколов, стыдясь называть своим именем, пытался обойти.
Он действительно собирался вмешаться в происходящее, хотя, как человек военный, прекрасно понимал, что с пистолетом против автомата он много не навоюет. Но было обстоятельство, которое позволяло ему надеяться на успех, – киллер стрелял длинными очередями, как в плохом кино и как настоящие солдаты стараются не стрелять. В силу этого патроны у него должны были вот-вот кончиться, а перезарядиться бы ему Соколов не дал. Поэтому он вытащил свой пистолет, снял его с предохранителя, и, хоть и собирался, по его словам, всего лишь сделать предупредительный выстрел, он, двигаясь на всякий случай зигзагами, начал приближаться к киллеру.
Но тут кто-то сзади положил руку на его плечо и властно приказал:
– Стоять!
И он, мгновенно все поняв, а главное – поняв, что ничего уже не сможет сделать, кляня себя за то, что поторопился ввязаться, не проверив, есть ли у преступника сообщники, послушно, без сопротивления, отдал этому человеку свой пистолет, повинуясь его властно протянутой руке.
И снова Якимцев решительно перебил его:
– Опять я не понял, Андрей Леонидович. Что, он просто протянул руку и вы вот так, за здорово живешь, отдали ему свой приготовленный к бою пистолет? Я что-то не понимаю, честно говоря… Ведь вам же, собственно, оставалось только нажать на спуск. Чем он вас так деморализовал-то? Чего вы испугались? У него что, было оружие?
Как потом понял Якимцев, именно этот вопрос в конечном счете и сыграл свою решающую роль. У Соколова вдруг пришло в какое-то непроизвольное движение все лицо, он резко выпрямился – сразу стало видно, что он из тех, кого не зря называют военной косточкой. И этот самый военный человек сказал, теперь уже совершенно бесстрашно глядя Якимцеву прямо в глаза:
– Я в Афгане, блин, душманов не боялся, не то что…
Он не договорил, но Якимцев и без того оценил все, что он хотел сказать. Что, впрочем, не помешало ему не отступать от своего:
– А если не испугались, тогда почему все-таки вы запросто расстались с боевым оружием?
И снова взгляд у Соколова стал несчастным, собачьим, но все же он больше не прятал его, по-прежнему смотрел Якимцеву прямо в глаза, и было видно, что пребывает он в тяжком раздумье: чувствовалось, и не хочет отвечать на вопрос следователя, и в то же время не может на него не ответить.
– Я просто растерялся от неожиданности…
– Растерялись? – удивился Якимцев. – Почему? От какой неожиданности?
Снова повисла длинная-длинная пауза; Якимцев не подгонял свидетеля, терпеливо ждал.
– Потому что я его узнал, – выдавил наконец Соколов дрожащим голосом. – И он меня узнал, пропади все пропадом!… Служили мы вместе… в Афгане…
Вот это была новость так новость!
