И от тех европеянок нежных
Сколько я принял смущенья, надсады и горя!
— Мандельштам? — удивилась Татьяна. — А ты, я вижу, не только физик, но и лирик.
— Куда мне, старому…
«Пора!» — сказала себе Татьяна и, задержав дыхание, нежно поцеловала физика в губы. Профессор задрожал и рывком прижал ее к себе — да так яростно и страстно, что Татьяна чуть не ойкнула от неожиданности и боли.
— Полегче, — мягко сказала она. — И понежнее.
— Извини.
Они продолжили танцевать. Помолчав немного, Павлюков вдруг спросил:
— Кто он тебе?
— Ты это о ком? — не поняла Татьяна.
— Лев Анатольевич. Я видел, как вы с ним беседовали.
Татьяна небрежно хмыкнула.
— Он считает, что я его девушка, — сказала она холодновато.
— А ты? Ты тоже так считаешь?
Татьяна качнула головой:
— Нет.
— Тогда почему ты с ним?
Она вздохнула, тщательно проследив за тем, чтобы вздох был грустным и безнадежным. Потом сказала:
— Я вынуждена. Камакин страшный человек, и я его боюсь.
Павлюков на мгновение остановился, словно это известие ошарашило его, затем продолжил вести. Собравшись с мыслями, он сказал:
— Чепуха. Лев Анатольевич — хороший человек. Он помогает мне в моих исследованиях.
Татьяна снова вздохнула.
— Эх, Серж, Серж… — мягко произнесла она. — У тебя мозги Эйнштейна, а душа маленького ребенка. Нельзя же быть таким доверчивым и инфантильным.
— Значит, я доверчивый?
— Конечно. Камакин всегда делает только то, что ему выгодно. Если ты думаешь, что симпатичен ему, ты ошибаешься. Просто он тебя немножечко… использует. Вот и все. Не скажу, что это так уж плохо, просто…
Она оставила фразу незаконченной.
— Я знаю, — сказал Павлюков. — Знаю, что он меня использует. Но ведь и я его использую. Он оборудовал для меня лабораторию. Без него я бы никогда не смог этого сделать.
— Значит, у вас деловое сотрудничество. Вопрос только в том, не захочет ли он от тебя избавиться, когда дело будет сделано.
На это профессор ничего не ответил. Но по тому, как угрюмо он засопел, Татьяна поняла, что задела профессора за живое. Возможно, он и сам об этом не раз думал.
Мелодия закончилась, но тут же началась другая.
— Ты не устал? — спросила Татьяна.
— Нет.
— Тогда потанцуем еще?
— Хорошо.
И они продолжили танцевать. Павлюков вел себя без прежнего стеснения. Он, не смущаясь, прижимал Татьяну к себе, прикасался губами к ее щеке, короче говоря, вел себя как абсолютно нормальный мужик. С минуту они танцевали молча. Физик заговорил первым.
— Ты сказала, что Камакин страшный человек, — зашептал на ухо Татьяне Павлюков. — Он что, угрожал тебе?
Татьяна поморщилась:
— Давай не будем об этом.
— Тебе неприятно о нем говорить?
— Да.
Физик произнес что-то невразумительное. Потом вдруг сказал:
— А хочешь, я расскажу тебе, над чем мы работаем?
— Расскажи.
— Если коротко, то дело вот в чем…
Глава одиннадцатая
1
Вера Петровна была сорокапятилетней женщиной, стройной и симпатичной, но какой-то поникшей и потухшей, как сломанный цветок. Глаза ее смотрели устало, по краям рта залегли две глубокие морщинки.
Они сидели на кухне и пили заваренный Верой Петровной чай из сушеного шиповника.
— Как же, как же… Сережа Павлюков… Он уже двадцать лет мой сосед. А что случилось?
— Мы разыскиваем его по важному делу, — сказал Турецкий. — И никак не можем найти.
— Ну разумеется. Он ведь уже месяц как не живет в квартире.
— Месяц?
Вера Петровна кивнула:
— Ну да. Месяц или около того. Вручил мне ключ от своей комнаты, чтобы поливала цветы, взял сумку и ушел. С тех пор даже не звонил ни разу.
Турецкий задумчиво потер пальцем подбородок:
— Он сказал, куда уходит?
— Сказал, что едет к другу в Питер. Уточнять я не стала. Он ведь не слишком разговорчив.
— Расскажите, пожалуйста, о Павлюкове, — попросил Турецкий.
— Боюсь, я мало что о нем знаю, — пожала плечами Вера Петровна. — Мы ведь всего лишь соседи по коммуналке, а не родственники и не друзья. Хотя… думаю, что Сергей считает меня своим другом. Он ведь человек одинокий и практически ни с кем, кроме коллег, не общается. По-моему, Сергей Иванович — ученый от Бога. Но, насколько я знаю, по академической линии ему было двигаться сложновато.
— Почему? — поинтересовался Александр Борисович.
Женщина улыбнулась тусклой, слабой улыбкой:
— Видите ли, он очень инфантилен. Не понимает, что иногда выгоднее промолчать, чем высказать свое мнение. Не понимает, что иногда нужно проявлять лояльность по отношению к менее удачливым коллегам и хвалить их достижения. Даже если достижения эти сомнительны. Одним словом, нужно уметь… — Вера Петровна запнулась, подыскивая нужное слово.
— Прогибаться под обстоятельствами? — подсказал ей Турецкий.
Она кивнула:
— Именно так. Вы все верно поняли. По его рассказам я поняла, что Сережу не любили на кафедре, и он ничего не делал, чтобы изменить ситуацию.
— Как он объяснял свой уход с кафедры? — поинтересовался Александр Борисович.
— Дайте-ка подумать. — Женщина задумчиво нахмурила сухой, бледный лоб. — Сережа что-то там готовил в лаборатории… Не помню точно что. В общем, его обвинили в том, что он занимается сомнительными экспериментами, использует лабораторию в своих личных интересах и так далее. Это, конечно, бред. Сергей Иванович не из тех, кого волнуют шкурные интересы. Он вообще не думает ни о чем, кроме науки. Кстати, вы уже были на кафедре?
Турецкий кивнул:
— Был.
— И что вам там сказали?
— То же, что и вы. И про сомнительные эксперименты, и про личные цели. Сотрудникам кафедры не доставляет удовольствия говорить о Павлюкове. Некоторые даже называют его шарлатаном. По этой причине мне мало что удалось узнать.
— Я так и думала, — со вздохом кивнула Вера Петровна, помешивая чай ложечкой. Она подняла взгляд на Турецкого и спокойно спросила: — Может, вы хотите взглянуть на его комнату?
— Если можно, — вежливо ответил Александр Борисович.
— Думаю, что да. Хотя смотреть там особенно не на что. Только книги да пара тетрадок. Пойдемте, покажу.
