Он знал, что кроме нее и детей в особняке постоянно проживает только няня, она же, кажется, и гувернантка. Что ж, платит этой дамочке, безусловно, Стулов, так что ничего удивительного, что та шпионит за женой хозяина.
– Я помогу вам непременно и наверняка, – негромко, но уверенно произнес Иванов, по-прежнему не в силах оторваться от почти неприличного разглядывания своей клиентки. – Но вы должны быть со мной предельно откровенны, рассказать решительно все, что было на самом деле, начиная с того, каким образом вы вышли на этого Живчикова.
– Сергей сказал, что я могу доверять вам абсолютно. Да, я понимаю и все-все расскажу! – Она судорожно всхлипнула, но тут же взяла себя в руки. – Часа мне хватит, а потом Велена с детьми вернется с прогулки, и поговорить мы уже не сможем.
«Господи, и что она нашла в этом растяпе Сережке?! – подумал неожиданно для себя Виктор Степанович. – Неужели не видит, что он трус, размазня и трясется исключительно за собственную шкуру?»
Лариса между тем окончательно овладела собой и приступила к своему нелегкому рассказу. Иванов постарался максимально сосредоточиться на ее словах, лишь изредка задавая необходимые для полной картины вопросы, запоминая нужные имена и фамилии.
Особняк он покинул до того, как Велена с детьми вернулась с прогулки, договорившись о следующей встрече вне его стен, тщательно отрепетировав все, что клиентка должна говорить следователю, который наверняка прибудет вместе с ним на днях. Дозированную информацию, предназначенную для Артамонова, продуманную Ивановым еще накануне этого визита, он заставил Ларису повторить дважды, убедившись в том, что память у его клиентки, слава богу, преотличная, а ум, судя по всему, ясный и цепкий.
Отъезжать от дома он, тем не менее, не торопился, решив глянуть на шпионку-гувернантку для начала хотя бы издали. Виктор Степанович считал себя хорошим физиономистом, способным оценить человека в первом приближении даже визуально. Во всяком случае, ошибался он редко.
Особо долго ждать ему не пришлось – очевидно, Велена с детьми, хмурой худенькой девочкой лет десяти и веселым полненьким пацаненком, тем самым наследником папашиного состояния, гуляли где-то поблизости. Гувернантка столь мало походила как на гувернантку, так и на няню, что данный факт вполне мог вызвать удивление: интеллектуальное лицо, главным украшением которого были большие, яркие и, несомненно, умные глаза, нежная кожа. На вкус тех, кому нравятся брюнетки, – почти красотка. Все это, вместе взятое, адвокату не понравилось, хотя определить, почему именно, вот так, с ходу, он не смог. Но вспомнив, что соответственно все еще действующему завещанию Стулова именно эта женщина получает опеку над старшей дочерью бизнесмена, окончательно помрачнел: в случае чего такая женщина вполне может причинить кучу неприятностей. И скорее всего, ее доля участия в том, что произошло с Ларисой, тоже есть. Хотелось бы только знать, какова она и в чем состоит.
Адвокат завел, наконец, движок, и его темный «опель» медленно тронулся с места.
14
Женщина, сидевшая напротив Александра Борисовича Турецкого, выглядела вполне уравновешенной и спокойной. Разделял их только его стол, в данный момент аккуратно прибранный. Однако Александр Борисович на своем веку перевидал достаточно и подследственных, проходящих по «особо важным», и свидетелей, чтобы не верить в это спокойствие, углядеть за ним те незаметные нетренированному глазу детали, которые говорят правду о внутреннем состоянии человека, одновременно – о силе его характера.
Велена Максимовна Гальская, прибывшая сюда минута в минуту к назначенному Турецким времени, несомненно, обладала характером твердым, как скала, а все ее внешнее спокойствие было, безусловно, обманчивым. Однако имелась еще одна сторона, которой в данный момент Александр Борисович решительно не понимал.
Не понимал же он одного очень простого обстоятельства. Из материалов дела следовало, что Гальская проживает в доме Стулова уже более десяти лет, выполняя обязанности воспитательницы его детей и помощницы по хозяйству. Даже если оставить в стороне странность самой ситуации – женщиной она, по словам самого же Стулова, была вполне обеспеченной, следовательно, столь незавидную для современной дамы участь избрала сама, – оставалось еще одно непонятное ему обстоятельство: у Велены Максимовны не было, во всяком случае на первый взгляд, никаких причин выглядеть в глазах Александра Борисовича столь каменно-спокойной. Напротив! Если уж изображать – куда естественнее изобразить горе от потери ребенка, выросшего на ее руках. Она же это горе старательно прятала. Почему?
«Возможно, – не совсем уверенно подумалось Турецкому, – как раз потому, что горе подлинное? Наверняка Гальская принадлежит к тем, кто терпеть не может демонстрировать окружающим свои подлинные чувства. И все же, все же…»
Интуиция Александра Борисовича, отточенная за долгие годы работы, настойчиво говорила, что за стараниями Гальской стоит что-то еще. Хорошо бы выяснить, что именно. Даже если это обстоятельство прямого отношения к делу не имеет, попытаться стоит: Турецкий терпеть не мог такого рода «белых пятнышек», мелькавших в процессе расследования.
Формальная часть беседы осталась позади, и Велена Максимовна посмотрела на него вопросительно, ожидая вопросов по существу. Александр Борисович решил не обманывать ее ожиданий.
– Скажите, Велена Максимовна, – он произнес это как можно нейтральнее, словно подчеркивая официальную обязательность вопроса, – насколько справедливы утверждения госпожи Стуловой и других свидетелей, проходящих по делу, что Илья Рудольфович был для погибшей дочери плохим отцом?
– Что значит – плохим? – На лице Гальской не дрогнул ни один мускул.
– Плохим – значит, плохим, – слукавил Турецкий, прекрасно понимая насколько широкий спектр понятий может располагаться за столь расплывчатым понятием, воспользовался которым преднамеренно: ему необходимо было вынудить свидетельницу говорить, как можно больше говорить, а не ограничиваться, как она явно вознамерилась, простыми «да» и «нет».
– С моей точки зрения, – сухо произнесла она, – Илья порой был слишком строг к Марочке. Но он ни разу в жизни не тронул девочку даже пальцем, обеспечивал ее всем не просто необходимым, а самым лучшим. Если для вас «строгий» и «плохой» – синонимы, тогда ваши свидетели правы, если нет – значит, они либо неумны, либо пристрастны.
Для Гальской столь длинное высказывание явно было не характерно, и Александр Борисович удовлетворенно кивнул.
– Отец и должен быть строгим, у меня дочь, я знаю, о чем говорю. Но, согласитесь, что строгость строгости рознь: можно наказывать ребенка за действительно существенные проступки, а можно – по каждому пустяку.
Велена Максимовна немного поколебалась, прежде чем ответить, от глаз Турецкого это не ускользнуло.
– Пожалуй, – неохотно проронила она, – были случаи, когда Илья слегка перегибал палку. Что решительно не означает, что он способен к тому, в чем его подозревают!
