— По-хорошему тебя бы разложить да высечь за твою самодеятельность.
— Какую самодеятельность?
— «Какую»! Такую, что с террористом, тем более психическим, должны вести переговоры профессионалы. Психологи. А руководить захватом — ОМОН. Да ладно, чего там. Победителей не судят.
— Вот с этого бы и начинал, — подмигнул Александр, разваливаясь на мягком кожаном диване. — А ты, Костя, как в воду глядел — дело «о смерти в конвертах» придется объединить. Боюсь только, не удастся прищучить следователей, пытавшихся замять дело Смирнова…
В дверь просунулся Грязнов.
— Сашка, — начал он умильно и просительно, — ну ты, старик, это самое… Извини.
— Ладно, ладно, заползай. Что я, не понимаю? Перенервничал!
— Понимает он! Видали вы этого понимающего!
— Ну что, ребята, — произнес Меркулов, открывая ящик стола. — А не спрыснуть ли нам это дело? Как-никак закончили важную серьезную работу.
— О! А вот это — слова не мальчика, но мужа! — оживился Турецкий. — Наливай! За нас, непобедимых.
Вот и закончилась очередная история, очередное дело. Сколько их было? Сколько их еще будет?
Загадочный взрывник пойман и содержится в тюремной больнице. В ближайшие дни Виктора Жаворонкова обследуют врачи института имени Сербского, чтобы установить, можно ли считать его вменяемым. Такое указание дал старший помощник генерального прокурора, государственный советник юстиции третьего класса, следователь и сорвиголова, юрист и авантюрист — Александр Борисович Турецкий. В случае, если Виктора признают дееспособным, он предстанет перед судом, и тогда уж он получит, как говорится, по полной программе. Если нет, тогда… тогда участь его тоже не назовешь завидной: психушка, препараты, изоляция от общества. Впрочем, второй вариант Турецкий считал все же более приемлемым для своего «подопечного», которого он в глубине души жалел. Да и более реальным был, пожалуй, этот вариант, если вспомнить все поведение младшего Жаворонкова и все его полубезумные речи.
Наталья Самохвалова будет привлечена к уголовной ответственности как соучастница преступлений, совершенных ею совместно с Виктором Жаворонковым, то есть по статьям 33 и 105 УК РФ. Наташу Турецкому было жаль еще больше, чем одинокого мстителя Виктора, и он с удовольствием бы «отмазал» ее от суда, но… дело зашло слишком далеко. Оставалось надеяться на снисхождение присяжных, которые должны учесть ее явку с повинной, а точнее, звонок Галине Романовой — и ее попытку предотвратить трагедию.
Художник-реставратор Лариса Евгеньевна Белянко благополучно выписалась из больницы, где ей быстро залечили стреляную рану, оказавшуюся, впрочем, нетяжелой. Работает на прежнем месте, в Центральном музее, которым, как и раньше, руководит Инга Вацлавовна Грабовская, а пальто в гардеробе принимает бессменная, вечная тетя Тася. Что же касается Артура Казаряна, то он поднялся в должности и командует теперь целой службой безопасности, образованной в музее после драматических событий. Все бывшие заложники чувствуют себя нормально, хотя и не любят много говорить о пережитом.
Неожиданный фортель выкинула Елена Станиславовна Смирнова, она же Жаворонкова. Она исчезла. Никому ничего не объяснив, никого не предупредив. Было очевидно, что для нее мучительно и немыслимо давать показания в суде против собственного сына; Турецкий был готов к тому, что Елена попытается увильнуть от участия в судебном процессе. Но она просто пропала.
Впрочем, некоторый след все-таки удалось обнаружить. Если верить центральному компьютеру нового международного аэропорта Домодедово, ровно через неделю после событий в музее Елена Станиславовна пересекла границу Российской Федерации. Также удалось узнать, что накануне она приобрела билет на рейс «Аэрофлота» до Нью-Йорка.
Печальнее всего дело обстояло с двумя учеными, Валентином Давыдовым и Игорем Суворовым, которых смел с их простого и честного пути гигантский маховик государственной машины, снова начавший раскручиваться, притом не совсем понятно, в какую сторону. С двумя учеными, которые так, походя, незаметно для самих себя, стали пешками в игре двух генералов всесильного ведомства.
Благодаря вмешательству правозащитных организаций, общественности и широкому международному резонансу пока удалось только скостить срок их пребывания в лагере.
В тяжелых серебряных канделябрах оплывали свечи… Александр Борисович Турецкий сидел в своем любимом, уютнейшем кресле и маленькими эстетскими глоточками цедил кьянти «Санта-Кристина».
Май летел к концу, днем становилось уже жарковато, но в целом жизнь казалось приятной и обманчиво-легкой. Вечер благоухал, Турецкий блаженствовал, а когда в комнату вошла Ирина в чем-то воздушном, с кружевами, его глаза заблестели.
— По-моему, меня сейчас будут соблазнять, — промурлыкал Александр.
— Прошу занести эти слова в протокол, — ответила Ирина утрированно-бархатным, сексуальным голосом и уселась на колени Турецкому, обнимая его за шею прекрасной обнаженной рукой.
Тара-тара-там, тара-тара-тим… Зазвучали в кармане первые такты «Турецкого марша».
— Ну уж нет, — свирепо шепнула обольстительница, нащупывая в кармане мужа мобильный телефон.
— Ай! Ай-ай-ай! Щекотно же!
— Молчите, негодяй, — продолжала шептать Ирина комичным голосом гетеры-совратительницы, — молчите, презренный! Сегодня вам от меня не уйти…
Она выхватила наконец продолжающий надрываться аппарат и одним движением выдернула батарейку. Звуки Моцарта смолкли. Ирина плотоядно улыбнулась Турецкому и, подмигнув, прильнула к его губам…
По прошествии примерно часа, когда утихли ураганы и обрушились последние лавины, Александр Борисович тихонько, чтобы не разбудить блаженно спящую жену, выскользнул из постели и босыми ногами прошлепал в салон.
— Шурик, куда ты? — Сонный голос Ирины звучал обиженно.
— Сейчас вернусь. Только сигарету выкурю.
Он и вправду зажег сигарету, после чего нащупал в темноте мобильник и вернул на место батарейку. А уже потом покосился с опаской на дверь спальни и, чувствуя примерно то же, что чувствует сорванец-школьник, делая что-то тайком от старших, включил аппарат.
