— Здравствуйте, можно попросить старшего лейтенанта Романову?
— Романова у телефона. Слушаю вас.
— Галя!
— Да!
— Галя, милая, ради бога, извините, — голос в трубке сбивался, — это Наташа. Наташа Самохвалова. Помните, мы вчера…
«Наташа!» — резануло что-то будто по самому нерву, и у старшего лейтенанта Романовой мгновенно пропал весь сон. Теперь она была собранная, деловая, готовая ко всему. Разбуженная заспанная девушка с трогательно-несчастным личиком резко превратилась в жесткого и решительного оперативника.
— Да, Наташа, я вас слушаю.
— Вы простите, что я так рано, — продолжала извиняться Наташа, и Гале пришлось ее прервать:
— Ничего, это несущественно, не думайте об этом. Что случилось?
— Мне нужно срочно с вами встретиться.
— Что-то произошло? — Старший лейтенант Романова делалась настойчивее.
— Да.
— Вы можете рассказать по телефону?
— Я… — Голос Наташи снова прервался. — Ой, нет, я не смогу. Приезжайте поскорее, Галя. Пожалуйста…
— Хорошо, я выезжаю к вам через пять минут.
Галя повесила трубку. На сборы времени не было. Быстро натянув джинсы и кроссовки и накинув на плечи ветровку, она вышла из дома.
Утро было свежим, прохладным. Темнота уже отступила, но день еще не вошел в свои права, и очертания предметов, домов, деревьев выступали из рассветных сумерек призрачно, немного таинственно. Утренняя Москва казалась превосходно сделанной театральной декорацией. В воздухе веяло чем-то радостным. Весна цвела, и все предвещало приятный, легкий день. Старший лейтенант Галина Романова остановила такси. Свидетель Самохвалова Наталья Владимировна внушала ей серьезные опасения, поэтому к ночному звонку следовало отнестись в высшей степени серьезно. «Приезжайте поскорее, пожалуйста…» Может быть, разбудить Грязнова? Нет, ладно, попробую для начала сама разобраться, что к чему.
Правда, в этот день Гале явно не везло. На Ленинградке машина, на которой она ехала, неожиданно сломалась. Потом долго не удавалось найти другое такси. Но вот, наконец, после всех приключений, Галина добралась-таки до дома, в котором жила Самохвалова.
— Галя, вы только меня, пожалуйста, простите, — начала Наташа.
— Все нормально, у меня работа такая.
— Да нет, я не о том, — вздохнула Наташа, сделала паузу, а затем выпалила: — Галя, я вам наврала.
— Так, — хмуро сказала Романова.
— Вот уже месяц Виктор живет у меня.
— Наташа, ты расскажи по порядку, — подбодрила ее Галина.
— Я уже говорила, что после похорон Георгия Федоровича мы с Виктором возобновили наши отношения. Он был одержим идеей мщения, придумал себе каких-то непонятных врагов, которые довели до самоубийства его отца. Наверное, уже тогда надо было отвести его к психиатру. Но я же его любила… Люблю, — поправилась Наташа. — Я изо всех сил пыталась его сдерживать, успокаивала, говорила, что он просто очень подавлен случившимся и фантазирует. Но он упорно твердил свое. А однажды попросил меня принести из лаборатории один препарат — я даже особенно не удивилась, ведь он раньше так увлекался химией. Я просто подумала, что он впал в детство и хочет поставить некий опыт. И только что-то меня легонько кольнуло: вещество-то взрывчатое.
— Так-так, — кивнула Галя.
— Потом он попросил еще. Я уже начала что-то подозревать, однажды навела разговор на это и, что называется, прижала его к стенке. Он признался, что сооружает «взрывающиеся письма» и рассылает этим самым «врагам», которых он себе придумал. Он назвал это «месть в конверте».
— Ну и что было дальше?
— Я пыталась отговорить его продолжать. Не спала несколько ночей, плакала. Он упорно требовал от меня новых препаратов… знаете, как жены наркоманов крадут морфий?
— Ты понимаешь, что ты теперь соучастница преступлений, которые совершил гражданин Виктор Жаворонков? Тебя будут судить. И скорее всего, посадят!
В ответ на это Наташа начала тихо, беззвучно плакать.
— Такая у нас, у русских баб, доля, — чуть слышно прошептала она.
— Ладно, Наташенька, не строй из себя жену декабриста.
— Я его люблю, — упрямо повторила она. — Я не могла ему отказать. И тем более не могла его выдать.
— Что же изменилось? Почему ты позвонила мне и рассказала все это?
— Потому что я боюсь за него. Мне кажется, он задумал что-то страшное.
«А все, что было до сих пор, — это что-то вроде игры в жмурки», — сердито подумала Галя, но вслух не сказала ничего.
— Расскажи.
— Вчера он исчез на весь день. Пришел поздно, притащил большой чемодан. Вел себя как-то странно, как будто пьяный был, хотя я-то знаю, что после ранения он не пьет. Я спросила его: «Что в этом чемодане?» А он не ответил, только засмеялся нервно и сказал: «Все будет хорошо, моя девочка! Скоро все будет очень хорошо». Я начала плакать, тогда он принялся целовать меня и утешать. Потом мы занялись любовью. — Наташа покраснела.
«Стыдливая ты наша», — довольно зло подумала Галина.
— Я уснула, проспала несколько часов, потом проснулась оттого, что Вити рядом нет. Он заперся в маленькой комнате и, судя по звукам, что-то там мастерил. Впустить меня отказался. Потом я слышала, что у него начался приступ, а в моменты приступов он предпочитал быть один: стеснялся. Я постаралась снова уснуть, а когда проснулась, увидела, что его нигде нет, он ушел.
— Куда?
— Если бы я знала куда, — вздохнула Наташа. — Но я очень, очень за него волнуюсь. Я боюсь, что он затеял что-то страшное.
— Например?
— Мне кажется, он планирует какой-то большой, глобальный взрыв.
— А подробнее? — Внутри у старшего лейтенанта похолодело.
— Я ничего не знаю, Галечка, милая, поверьте. И пожалуйста, извините меня, что я вас обманывала. Это ужасно некрасиво, но я думала, так будет для него лучше.
— А для других?
— Что?
— Да так, ничего.
Ситуация становилась критической и требовала действия.
— Наташа, можно мне позвонить?
— Да-да, конечно!
Галя начала набирать номер Грязнова. Черт, начальник не отвечает. Но медлить нельзя. Следовательно, нужно звонить напрямую — самому Александру Борисовичу Турецкому.
Глава двадцатая
Какое хрупкое утро. Май, чудесный месяц май. Сегодня все свершится. Этот великий час наступил, и возмездие настигнет тех, кого оно должно настигнуть.
Мне немного трудно, но моя ненависть будет питать меня и не давать мне сдаться. Я ненавижу. Ненавижу свою мать, эту лживую и продажную женщину. Ненавижу эту женщину, которая погубила моего отца, одного из самых чистых людей, кого я знал.
