— Светлану эту жаль ужасно. Ни при чем она тут, вот увидишь. А на нее и так свалилось столько разного «счастья»…
— Я тебе сразу сказал, что история гнусная. Но я не вижу пока, что мы здесь можем изменить. Одно несомненно — мы должны выполнить свою работу. И по возможности честно.
— Да ладно, что ты меня утешаешь, как разнюнившегося школяра.
— Что у тебя еще? Есть что-то про этого Жаворонкова? Мне пока больше ничего не удалось узнать.
— Володька поехал по загсам, по архивам. Еще мне не звонил.
— А ты сейчас куда?
— Знаешь, Костя, не сочти за малодушие, но я заеду на часок-другой домой. Хочу просто посидеть и помолчать.
— Понимаю. Поезжай.
— Кстати, Костя! Наш террорист-то вроде успокоился? Больше не шлет писем?
— Сплюнь, Сашок. Типун тебе на язык. Расслабляться пока рано. Кстати, это всех касается — и тебя тоже!
— Ладно, я позвоню тебе позже.
Придя домой, Турецкий налил себе большой щедрый стакан водки. Именно не рюмку, не стопку и не чекушку, а стакан.
«Имею право! Я не алкоголик, черт меня возьми, но иногда бывает просто необходимо выпить. И притом именно стакан, а иначе не поможет».
Он достал из пачки сигарету, посмотрел на нее как будто немного удивленно, после чего закурил.
«Причем пить нужно без закуски, или, точнее, как говорил один подозреваемый — „под курятину“.
Александр плюхнулся в кресло перед телевизором и щелкнул пультом. Ба! Опять «Белое солнце пустыни». И не надоедает же им гонять бесконечно одни и те же старые фильмы. Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что и нам не надоедает снова и снова их смотреть.
Телефон опять просвистел моцартовский марш. Ага! А вот это уже Поремский!
— Здравствуй, Володя!
— Привет, шеф! — Голос помощника звучал крайне возбужденно.
— Есть новости?
— Да! И чрезвычайные.
— Про Жаворонкова… э-э, Георгия Федоровича?
— И про него тоже.
— А про кого же еще?
— Про вашу знакомую, Елену Станиславовну, вдову генерала Смирнова.
Турецкий удивленно привстал.
— Так-так, это уже становится интересно. И при чем же здесь она?
Было слышно, как невидимый Поремский в трубке торжествующе набирает дыхание перед тем, как выдать сенсацию.
— Знаете, кто был ее первым мужем?
Турецкий вскочил, осененный догадкой.
— Нет! Да нет же!
— Да, шеф! Да, Александр Борисович! — не без удовольствия повторил Владимир. — Первым мужем Елены Станиславовны был Георгий Федорович Жаворонков, генерал ФСБ.
— Вот это называется полный абзац. — Захмелевший было Турецкий вмиг протрезвел. — Ну рассказывай толком!
— Поженились в 197* году, прожили вместе до позапрошлого года…
— Тридцать лет почти что! — присвистнул Александр.
— У них есть общий ребенок, Жаворонков Виктор Георгиевич, родившийся в Москве, в 198* году.
— Та-ак. Я смотрю, ты славно поработал! Не зря свою кашу ешь. А что-нибудь про этого Виктора удалось узнать?
— Удалось, и тоже весьма любопытные вещи. Виктор Георгиевич Жаворонков закончил московскую школу, поступил в Бауманский институт. На втором курсе неожиданно для всех оставил учебу и добровольно попросился в армию. Да не просто абы куда, а конкретно попросил отправить его в Чечню.
— На горяченькое потянуло, что ли? В горячую точку?
— Погодите, шеф, дальше самое интересное. Кем, по-вашему, был Виктор Жаворонков в армии?
— Ну?!
Поремский опять сделал торжествующую паузу.
— Сапером!
— Класс! «Взрывпакет изготовлен профессионалом…»
— Что, шеф?
— Да нет, это я вспоминаю заключение эксперта. Володька, ты огромный молодец! Я сейчас дома, буду в прокуратуре вечерком. Подъедешь? Обсудим все это дело.
— Разумеется.
Турецкий откинулся на спинку кресла. Дело приобретало новый и очень интересный оборот. Не зря ему казалось, что Елена что-то скрывает. Она так явно не хотела обсуждать с ним свой прежний брак, своего сына.
Виктор Жаворонков… Сапер… Какой может быть у него мотив? Или он действует совместно с отцом? Тогда — ревность, помноженная на чисто профессиональный конфликт. Да, это если принять ту версию, что два генерала действительно занимали различную позицию в деле двух ученых. Да нет, все равно что-то не выстраивается, не вырисовывается…
А главное, где он рыщет, этот загадочный Георгий Федорович?
На экране между тем бесподобный Луспекаев, он же Верещагин, запел свою знаменитую песенку. В двери звякнул ключ — это вернулась домой дочь.
— Папа, что это ты дома так рано?
— Привет, Нинок. А это у меня забастовка, — отшутился Турецкий.
Ваше благородие, госпожа разлука…
Все мы с ней не встретимся, вот какая штука!
— Слушай, пап, тут письма какие-то.
— Чего?
— Одно от бабушки, а одно непонятно от кого.
Письмецо в конверте, погоди, не рви… —
зазвучало в голове у Турецкого. — Сейчас, пап, я посмотрю, от кого это.
Письмецо в конверте, погоди, не рви…
— НЕ-Е-Е-ЕТ!!! — бешено закричал Турецкий, метнувшись в сторону Нины в безумном, отчаянном прыжке, но было поздно. Рука дочери уже разорвала конверт.
Глава пятнадцатая
В тот день Георгий Федорович Жаворонков брел домой под дождем, подняв воротник модного финского плаща и низко втянув голову в плечи. Тяжелые холодные капли затекали ему за шиворот и неприятно скользили по спине, но он ничего не чувствовал. В голове его продолжали звучать голоса, обрывки диалогов, споров. Из темноты перед внутренним взором возникали лица: то его непосредственного руководителя и бывшего приятеля Женьки Смирнова, то есть, простите, Евгения Ивановича, начальника отдела, генерала их всесильного комитета. То генерала Пантелеева, еще более всесильного командира их универсального ведомства. То — и уже совсем непонятно почему — лица двух ученых мужей, Давыдова и Суворова, случайных людей в его жизни и карьере. Ведь надо же, чтоб именно им, этим случайным людям, суждено было стать тем самым камнем преткновения.
Где лежит тот камень, в зной
Путника маня…
Это был вечер из произведений композитора Георгия Свиридова, один из многочисленных концертов, посещенных ими с Леночкой в качестве культурной программы. У Георгия Федоровича всегда была неплохая память на стихи. А этот романс Свиридова на слова армянского поэта Аветика Исаакяна просто-таки запал ему в душу…
