— Если ты меня сегодня действительно слушал, то должен был обратить внимание на тему, которой я уделил довольно много времени: нас разворовывают интеллектуально. И если мы сейчас пока еще не можем противостоять этому в полном смысле — действительно: уехал, эмигрировал, чего уж тут, — то не допускать мозгового грабежа в пределах наших границ мы и должны и обязаны. Неужели это непонятно?
— Потягивает духом тридцать седьмого года.
— Чушь! Да и вообще пора уже это прекратить. Чуть что — вытягивается на авансцену этот жупел: тридцать седьмой год. Ну да, ну было, ну пережали во многом. Так и обстановочка в мире была та еще! Собственно, она и сегодня не способствует никаким идиллическим мечтаниям.
— Да, Евгений Иванович, начали мы с тобой сидеть сегодня очень хорошо, а вот как-то постепенно…
— А мы и сейчас сидим замечательно. Я вот только пытаюсь объяснить тебе, что времена меняются, что действительность наша начинает принимать иные формы и что пора бы тебе уже многое пересмотреть в твоем провинциально-сусальном патриотическом воспитании.
— Это что, камешек в огород моих родителей? Оставь их в покое!
— Я разве сказал в их адрес что-нибудь недостойное? Уверен, это были прекрасные люди!
— Спасибо и на этом. А знаешь, что сказали мне родители, узнав, что я поступил в школу КГБ? Мама даже всплакнула, а уж это совсем не было ей свойственно. «И зачем только, сына, ты с ними связался…»
— Жорочка, это все, конечно, очень трогательно…
— А отец долго молчал, почесывал бороду, которую незадолго до этого он сбрил, кряхтел, покашливал… И изрек что-то примерно в том духе, что, мол, «работа эта, конечно, нужная, без нее — никуда…». А последнюю его фразу я запомнил на всю жизнь: «Только постарайся, сын, даже по служебным обязанностям, даже по приказу, никогда не стать преступником».
— Замечательно сказано! И емко, и точно, и предельно по сути! Но смотри, старик, жизнь не стоит на месте, времена меняются, возникают и утверждаются новые приоритеты…
— И эти новые приоритеты вынуждают подличать и пакостить?
— Трудно с тобой, Жора, очень трудно! И как только Лена столько лет терпит тебя, такого однозначного, прямолинейного…
— Ну, продолжай! Ты же ведь еще хотел добавить: примитивного!
— Оставь. Ладно. Я пойду. Будем жить дальше, будем работать. За угощение — спасибо.
Несколько минут Жаворонков тупо смотрел на захлопнувшуюся за Смирновым дверь. Потом набухал себе полный стакан коньяка — черт с ним, что всего лишь три звездочки, — слишком уж напряглись нервы после беседы со старым приятелем. Залпом выпил. Закурил.
Через несколько минут в висках заколотился какой-то болезненный метроном, знакомые и привычные предметы в кабинете начали как будто бы терять свои четкие очертания… Георгий Федорович решительно плюнул на все и, несмотря на то что была лишь середина рабочего дня, вызвал служебную машину и отправился домой отсыпаться.
Следующие несколько месяцев жизни генерал-майора Жаворонкова прошли в каком-то странном режиме. Отправившись через три-четыре дня после беседы со Смирновым на конгресс вулканологов в Токио, он по его окончании не вернулся, как это обычно практиковалось, в Москву, а полетел сопровождать симпозиум органических химиков в Аргентину. После этого последовало предписание смотаться в Австралию, затем снова в Южную Америку. Все это было непривычно, особенно после последних лет работы, когда Георгий Федорович сам определял для себя график поездок. Да и вообще подобная курьерская мельтешня по миру как-то уже и не очень сочеталась с его высоким служебным чином. Создавалось впечатление, что кто-то — и нетрудно было догадаться, кто именно, — сознательно не дает ему возможности вернуться домой. Почему? Зачем?
Но, как опытный и прожженный сверхсрочник, знающий все ходы и выходы для побегов «в самоволку», генерал Жаворонков все-таки сумел извернуться и, найдя в своем жестком расписании двухдневное окно, внезапно объявился в «конторе».
Женькины апартаменты сияли какой-то необыкновенной евро-супер-экстра отделкой, которую естественно дополняла сверхдлинноногая, сияющая ослепительно-лучезарным оскалом секретарша Люсенька.
— Георгий Федорович, с приездом! Евгений Иванович безумно занят, но я думаю, что для вас…
Чуть-чуть прикрытая каким-то подобием юбочки попка завертелась в сторону сиятельной двери, ножки при этом выписывали некие сверхсоблазнительные фигуры из области художественной гимнастики.
«Странно, я-то ее, безусловно, вижу первый раз в жизни, но моя личность, похоже, здесь хорошо знакома».
— Прошу, Георгий Федорович!
И всегда-то вальяжный и респектабельный Женька в обстановке своего нового кабинета выглядел просто неотразимо, что, впрочем, не помешало ему приветствовать появление своего старого приятеля вставанием и добросовестным рукопожатием.
— Старик! Рад тебя видеть! У меня тут дикая запарка. Получил все твои отчеты. Замечательная работа! Куда ты летишь-то завтра? В Мексику? Отлично. Вернешься — обязательно найдем время посидеть и спокойно поговорить.
Недвусмысленные пассы руками свидетельствовали о том, что аудиенция уже закончилась. «Замечательная работа?» Уж кто-кто, а Георгий Федорович прекрасно знал, что вся его деятельность последних месяцев была полной туфтой, что настоящая подготовка ко всем проводимым им мероприятиям не может базироваться на примерно-предположительных фактах, оцениваемых зачастую на глазок. Так что его затянувшаяся командировка, безусловно, была формой отлучения от текущих московских дел. А вот цель этой акции пока что была ему не совсем ясна.
Из Мексики его перекинули в Южную Африку, потом еще раз вернули на американский континент… Но вот наконец-то Европа, Прага. Учитывая тысячи преодоленных километров — можно сказать, что уже почти что Подмосковье, всего-то два — два с половиной часа лета. В отведенной ему в посольстве комнатке Жаворонков наконец-то через Интернет смог подробно ознакомиться со всеми мировыми событиями. И если мировые происшествия его не очень взволновали, то завершившийся в Москве судебный процесс над двумя физиками, осужденными за измену Родине, резанул его, что называется, по самому близкому и болезненному.
Все два с лишним часа полета до Москвы Жаворонков регулярно прикладывался к миниатюрным бутылочкам. Чехи не скупились на недорогое виски, тем более что пассажир первого класса проходил по разряду ВИП-персон.
Приемную генерала Смирнова Жаворонков преодолел в несколько шагов, почти бегом. Люсенька, пищавшая вслед: «Георгий Федорович, извините, но генерал сейчас…» — осталась далеко позади. Распахнув дверь кабинета, Георгий Федорович не вошел, а почти что влетел.
— Евгений Иванович, я пыталась объяснить… — верещала где-то там сзади не справившаяся со служебными обязанностями Люсенька…
— Все в порядке, Людочка. Оставьте нас, пожалуйста. Жора, то, что нас с тобой связывают особые давние дружеские отношения, ни для кого в управлении не секрет. И все-таки не стоит так уж вот внезапно врываться в мой кабинет. А что, если я тут в это время решил, так сказать, облагодетельствовать кого-нибудь из просительниц?
