— Между нами, Филя. Вчера, после моего отъезда из колонии, был убит Юркин. Я про это уже в Москве узнал.
— Ё-о-о! Ну дел а-а…
— А на весь его бизнес слишком, как я подозреваю, хорошо известная тебе вдова написала дарственную. Знаешь, на чье имя?
— А я знаю, ты уверен? — нахмурился Филипп.
— Даже слишком. Но учти, я дал слово Сан Бори-сычу, что ни одной живой душе, пока не будет принято окончательное решение… А тебе просто не могу не сказать, поскольку ты мне друг и спаситель. Вадим Лыков. И ошибки тут быть не может, проверено.
— Ну, б…
— Вот и я о том же. Смотри, а ведь и в самом деле «загрузили» бы.
— Все правильно, меньше знаешь — дольше живешь…
Глава восьмая
ГРУЗ БЕДЫ
1
В таком разъяренном и одновременно беспомощно-растерянном состоянии Александр Борисович Турецкий, пожалуй, никогда не видел своего друга Гряз-нова. Сам он не успел еще, как предупреждал Юрку Гордеева, встретиться с Вячеславом для строго конфиденциального разговора. Ну никак со временем не складывалось. Да и потом, не хотелось как-то переваливать с плеч на плечи тот груз беды, который, вольно или невольно, уже сам тащил на себе. Друг ведь…
Так что вроде не должен был Славка что-то знать о том, что случилось в его ведомстве. Да и времени прошло всего ничего. Неужели откуда-то все-таки накатили волны? Только этим и можно было бы объяснить подавленное состояние Вячеслава. Ну ярость — понятна сама по себе, причины для нее нынче запросто найдутся. Растерянность — скорее всего, от невозможности что-то изменить коренным образом. А вот когда все это вместе? Такое что-то не припомнится…
Славка резко поставил на письменный стол завернутый в газету цилиндр, который при соприкосновении с деревянной столешницей издал звук, трактуемый однозначно: состояние духа генерала милиции было таково, что тому требовалась немедленная разрядка.
В последнее время они виделись практически постоянно. У Вячеслава, знал Александр, вечно возникали по службе какие-то сложности. Главным образом, на уровне «руководящих этажей» на Житной улице, в МВД. На все вопросы «чем помочь?» Славка только морщился и сердито отмахивался, будто от приставучих, надоедливых мух. Что ж, в конце концов, созреет нужда, сам скажет. Но гораздо чаще в эти майские дни находились все же поводы отпраздновать то или иное «значительное» событие. Причем в одном и том же кругу. Ну, теперь-то стало понятным, почему именно этот, а не какой-нибудь другой «круг революционеров». Но об этом знал только Турецкий. И Гряз-нову он еще ничего не говорил.
И вот Славка будто с цепи сорвался. Да еще со всеми признаками серьезного душевного расстройства. Не в клиническом смысле, нет, а именно в отвратительнейшем настроении, вызванном, несомненно, неординарными обстоятельствами.
Турецкий молча взял с подоконника парочку стаканов, продул их с гигиенической целью и поставил перед Славкой. Тот отрешенно развернул газету, и предстала бутылка коньяка. Естественно, а что еще могло бы оказаться в свертке?.. Налил почти по полной посудине, не обращая ни малейшего внимания на протестующую жестикуляцию Александра — рано же еще! Рабочий день в разгаре! — куда там…
Взял свой стакан и, тупо глядя в угол кабинета, где не было решительно ничего, что могло бы привлечь его внимание, одним махом опрокинул весь коньяк себе в рот. И даже не поморщился. Не крякнул, как обычно…
Турецкий ополовинил свой стакан, отставил его и уперся взглядом в Грязнова, полагая, что с минуты на минуту должно последовать объяснение. И дождался.
Вячеслав тяжко засопел и полез во внутренний карман кителя. Достал оттуда большой конверт, из которого вынул сложенный вчетверо лист бумаги, исписанный его крупным и кривым почерком. Протянул Турецкому. И все это — упрямо не глядя в глаза друга.
Александр развернул и пробежал глазами текст. Так, заявление… На имя министра внутренних дел. От… и так далее.
«Ввиду того что в силу преступной мягкости своего характера, а также безответственной веры в чистоту дел и помыслов своих ответственных сотрудников я оказался втянутым в их незаконные и подлежащие уголовному преследованию махинации, позорящие честь мундира генерала российской милиции, прошу уволить меня из органов внутренних дел. Надеюсь, что в судебном разбирательстве будет дана соответствующая оценка моим проступкам, и я понесу заслуженное наказание. Подпись, число».
Ни фига себе! Турецкий даже присвистнул. Подумал, еще раз взглянул на странное заявление и спросил:
— Надеюсь, это — оригинал? Не копия?
Грязнов мрачно кивнул — вот и пойми его. Нет, конечно, оригинал, раз в конверте и сложен, будто дипломатическая депеша. Впрочем, как они выглядят, эти депеши, Турецкий прежде не обращал внимания, но заявление было сложено необычно — сперва по вертикали, то есть по длине страницы, а затем еще раз пополам.
— Причина-то хоть в самом деле серьезная? — снова спросил Турецкий, понимая, что утечка произошла-таки.
— Более чем… — прохрипел Вячеслав. — Подонки! Сволочи! — вдруг взорвался он. — А я им верил, вот как себе! Ну что ж это такое, Саня?! — Казалось, еще миг, и из глаз генерала хлынут горючие слезы. Без преувеличения.
— Я думаю, — сказал Турецкий, — нам с тобой есть смысл куда-нибудь смыться сейчас. И поговорить по душам. А может, и Костю прихватить. Но не сразу, а попозже, нет?
— Я в министерство ехал… — снова отрешенным голосом проговорил Грязнов. — А к тебе завернул… ну, чисто интуитивно… можно сказать… Знаешь, как попрощаться. Нет, мне надо ехать. — Последнее сказал уже твердо, делая попытку встать.
— Уж с этим-то ты, думаю, всегда успеешь, Славка, — так же твердо ответил Турецкий, забрал у Гряз-нова конверт, сложил заявление, сунул туда и спрятал в собственный карман. — Решительности тебе не занимать, я знаю. Но иногда стоит, ей-богу, немного оттянуть даже необходимый шаг. Помнишь, как говорил отец народов? «Самое неотложное решение непременно должно отлежаться!» А уж он-то понимал толк в таких вещах. Давай, трогаемся, едем ко мне.
Слушай, надеюсь, больше пока никто не в курсе твоего демарша?
— Это результат бессонной ночи. Даже Дениске не показывал…
— А вот это молодец! Я всегда верил в твое благоразумие. В конечном счете… Знаешь что? Посиди-ка ты в одиночестве пяток минут, возьми и мой коньяк, а я все-таки добегу до Кости, не возражаешь?
Грязнов брезгливо поморщился, взял недопитый стакан Турецкого, выплеснул в него остатки коньяка из бутылки и махнул Александру рукой, соглашаясь, так уж и быть, немного подождать. Как человек, который прекрасно осведомлен, что от судьбы все равно никуда не денешься, но оттянуть окончательный момент порой так хочется…
Александр Борисович, нарушая все принципы субординации и не обращая внимания на большие глаза, которые сделала ему Клавдия Сергеевна, секретарша Меркулова, стремительно вошел в Костин кабинет, где заместитель генерального прокурора проводил какое-то очередное и, разумеется, ответственное совещание с начальниками следственных отделов прокуратуры в Центральном федеральном округе. Игнорируя недовольный взгляд Меркулова, Александр бесцеремонно вынул из его пальцев ручку и на верхнем листке раскрытого блокнота написал: «У Славки беда, просто не знаю, что делать. Полный абзац!» Подчеркнул слово «абзац» и взглянул Косте в глаза. Тот в раздумье вытянул губы трубочкой, потом забрал у Турецкого свою ручку и написал ниже: «Будь на связи. Кажется, я уже в курсе». Вырвал листок, смял и сунул в свой карман. И махнул рукой — иди, мол, не мешай работать… Обычная его концовка в любых ситуациях.
