Ночью она долго не могла уснуть, перебирая в памяти эпизоды их, как тогда казалось Ларисе, удивительного, необыкновенного романа, не в силах побороть возбуждения от предчувствия встречи с любимым человеком… Уснула уже на рассвете и едва не проспала, чего никогда бы себе не простила.
Отвез ее «к подруге», как обычно, охранник, которому велено было вернуться за Ларисой ровно через три часа. Хотя будь ее воля — велела бы и вовсе не возвращаться… Но вот чего-чего, а как раз собственной воли, как показали дальнейшие события, у Ларисы Сергеевны Суриной не было вовсе. Тогда она еще не понимала, до какой степени.
Женька за время их вынужденной разлуки умудрился похорошеть: ему здорово шли отросшие волосы, волнами падавшие на шею. При виде Лопухина у Ларисы упало сердце от неосознанной, но острой ревности неизвестно к кому, и она прямо с порога кинулась ему на шею, разревелась, словно глупая первоклашка.
— Ну-ну, прекрати. — Он почти сразу расцепил ее руки и, белозубо улыбнувшись, усадил Лару на продавленную Верину тахту. — Соскучилась?
— Женька… Женечка… Это ужасно, я не могу… не могу!
В ту минуту ей и вправду казалось, что брак с Суриным — ежедневная пытка, все хорошее позабылось вмиг, она искренне ощущала невозможность продолжать такую жизнь.
— Что значит — не можешь? — Улыбка пропала, теперь он смотрел на нее серьезно, чуть ли не осуждающе. — Еще как можешь! Ради дела, а значит, ради нашего будущего, можешь и сможешь! Думаешь, мне легко?
За несколько месяцев их романа Лариса так и не удосужилась разобраться или всерьез поинтересоваться, каким именно делом так серьезно занят ее Женька. Она вообще считала, что в чем, в чем, а в этом права как раз ее мать, часто повторявшая еще при жизни отца, что женщина не должна вмешиваться в дела мужа… вообще мужчин. Но в тот момент Лариса внезапно поняла, что наступило время спросить, ради чего именно она должна терпеть разлуку с Лопухиным, помимо их общего будущего. И спросила.
— Странно, — он отстранился от нее и прищурился. — Я же показывал тебе нашу литературу… Ты что же, так и не въехала?
Лариса нахмурилась, смутно припоминая:
— Ты имеешь в виду эти… Протоколы каких-то мудрецов?
— Не каких-то, а сионских… Скорее, комментарии к ним! Ты вообще-то слышала хотя бы о том, что против России в мире существует целое движение, в которое входят семиты — прежде всего евреи, а кроме них прочая «чернота»?..
— Слышала… — соврала она, не желая признаваться в своей необразованности. — А при чем тут ты… мы с тобой?
— Я работаю в молодежном патриотическом союзе, который в свою очередь является частью огромного всероссийского патриотического движения! Мы единственная сила, способная противостоять этим сукам!..
Лариса с изумлением отметила огонек фанатизма, вспыхнувший в глазах Лопухина, и, поскольку слово «патриотизм» у нее в последние годы ассоциировалось с церковью, спросила первое и единственное, что пришло в голову:
— Это, что ли… ну православное движение?
Евгений в ответ поглядел на нее как на последнюю дурочку и расхохотался:
— Это ж надо быть до такой степени неинформированной! Ты что, не в курсе, что церковники продаются любой власти, какая есть? Да ты пойми: чисто русских теперь, может, тысяч пять на всю Россию и осталось, да и то в глубинке, как у нас… Нет, дорогая! Наша цель — очистить нацию от чужаков, не позволить им завладеть Русью, какой она была еще тысячу лет назад!
Лариса вдруг ощутила где-то в глубине души легкий морозный холодок, пробежавший и исчезнувший.
— Женька… Но ты… То есть вы рассуждаете, почти что как в свое время Гитлер… Я читала и помню…
— Да что ты там могла читать! — с неожиданной злобой оборвал он ее. — Настоящей правды о Гитлере не знает никто, ее скрывают! Хочешь узнать?
— Нет! — Она сказала это бездумно, инстинктивно ощутив вдруг какой-то первобытный страх, и вновь бросилась Женьке на шею. — Я хочу тебя! И ничего больше не хочу ни знать, ни видеть, ничего и никого… Женька, я соскучилась, я обезумела, я…
Постепенно его напряженное тело смягчилось в Ларисиных руках: все-таки он был не железный, такой же мужчина, как все…
— У нас мало времени, — прошептала она, коснувшись губами его губ. — Всего три часа, нет, меньше…
— Ничего, нам хватит… — тоже прошептал он, сдаваясь и запуская руку под ее свитерок.
Через несколько минут оба напрочь забыли об их разговоре… Лариса-то и вправду забыла. Последней ее мыслью, прежде чем она и вовсе отключилась, была мысль о том, что все это ерунда, все равно главное не это дурацкое его «дело», а он… И для него — она! Сомнениям суждено было прийти гораздо позже. Сначала они посещали ее робко и редко, затем все чаще и упорнее.
Ведь год проходил за годом, а Женька все тянул и тянул: не давал ей «отмашку» на развод. По его словам, денег, которые так ловко экономила Нина Степановна, все еще не хватало ни для «дела», ни для безбедного будущего. И в какой-то момент Лариса поняла: никакого будущего, да еще безбедного, не наступит никогда. Во всяком случае, совместного с Лопухиным. Да и вряд ли он хоть что-то откладывал не только для них, но и лично для себя. С ужасом и горечью Лариса должна была признаться себе, что Лопухин — настоящий фанатик идеи, в которой на самом деле не было ничего нового: ее Женька — самый обыкновенный националист! А «дело, которому он служит», — наверняка какая-нибудь нелегальщина… Вон сколько говорят по телевизору о всяких там скинхедах, фашистах и прочем ужасе…
И лишь тогда она осознала, в какую прочную ловушку попала, в какие железные оковы загнала ее судьба. И впервые в жизни остро позавидовала Вере Беляевой… Хотя к тому времени Вера так и не добилась своей цели. Она по-прежнему работала в «Стиле», но уже не моделью, а администратором, считая, что ей безумно повезло. И меняла уже третьего «серьезного» любовника, в надежде что уж этот-то точно хотя бы однокомнатную квартиру ей купит, если уж женить на себе очередного претендента на Верин бюст номер пять не удастся.
Тем не менее Лариса ей позавидовала. Ведь ее вечно занятая подруга, несмотря ни на что, была свободна! Захотела — поменяла мужика, захотела — уехала к дьяволу из этого огромного, как выяснилось, недоброго города куда глаза глядят и начала все сначала…
Лариса же, внешне свободная, богатая и вообще вся в шоколаде, на самом деле ни одной из этих возможностей не обладала. А от того, что она сама, собственными руками, превратила свою жизнь в тюрьму, легче ей, конечно, не было. Да и кому, спрашивается, бывает легче от мысли, что, мол, «сам виноват»?
На свете был только один человек, который, возможно, мог Ларису понять: ее единственная подруга… Да, все эти годы они виделись редко, во время Женькиных визитов, которые Вера явно не одобряла, хотя ключ от своей комнаты давала им беззвучно, сама хозяйка, разумеется, отсутствовала. Изредка они виделись в кафе — под присмотром суринского охранника, при котором откровенно о своих делах Лариса рассказывать подруге не могла.
