— Мисс Джеми?
— Вот именно! — засмеялся Генрих. — И отдайте им всю компру.
— А здесь ее держать еще какое-то время не очень опасно?
— Если только Михайлов лично не нанял киллера.
— А мы ведь поймали след того киллера, из отеля. И потеряли, естественно, так как он отбыл за бугор.
— Дядя Костя мне говорил. Я сообщил, к кому обратиться по этому вопросу. Это немножко не моя епархия. Слишком много интереса вокруг да около сейчас будет только мешать.
— И последнее, Ген. Насчет физика Красновского, которого обменяли на полковника Руденко.
— 3наю эту историю. Там один деятель из Комитета, который… курировал, крепко погорел. Не рассчитал, что у «его» физика язычок окажется довольно острым, а кроме того, что этот Красновский ничего, оказывается, на зоне не забыл и практически с ходу включился в проект. Ошибочка, как говорят, вышла. К счастью для физика, иначе бы ему век свободы не видать. Это ж было в восьмидесятом, по-моему, да?
— Точно, обменяли в восьмидесятом.
— Ну вот, мог бы и не дотянуть до… перестройки… Но ребята и тут не растерялись, нашли подход. Так уже не о нем речь шла, как о таковом. Фигура была и побольше, покрупнее…
— Роман Штейн, родители из Киева.
— Верно, — опять растянул губы в улыбке Генрих. — Ну все ты знаешь! Даже завидую.
— Я дневники читал.
— Интересно!
— Дать посмотреть?
— Зачем?! У меня разве своих забот не хватает? — Его ужас был неподделен и оттого особенно смешон. — Короче, работал тогда в нашем нью-йоркском консульстве Петр Суханов такой. Наш резидент. Он уже давно на пенсии. Ему и было поручено особое задание. Всех тонкостей не могу рассказать, поскольку просто не интересовался. Знаю, что была у него одна связь, которую он и закинул в окружение нужных объектов. Они там сложную задумали комбинацию с подставками, компроматом, прочим, а дело разрешилось, как в анекдоте, само. Не выдержал дедушка чрезмерного напряжения. Ну на том все и закончилось. Петя что-то получил за эту операцию, связь, естественно, вытащили из щекотливой ситуации, куда-то убрали. Вот, собственно, и все.
— С этой связью, которую зовут Ириной, я вчера, как раз в это время, лопал запеченную собственными руками баранину и пил хорошее вино.
— Слушай, Александр, с тобой нельзя разговаривать! Ну и как она?
— Баранина? Давай как-нибудь сделаю, сам оценишь!
— Ирина! — закинул голову, смеясь, Генрих.
— Тоже неплохо. Во баба! — Турецкий показал большой палец. — Если бы не обстоятельства, ни за что б не упустил. Да и она, по-моему, еще очень не против. Только ее, кажется, Григорьев со своими капитанами-телохранителями ни в грош не ставит.
— Ну она-то сама не жаловалась?
— Мне — нет.
— Тогда это никого не касается, а нас — тем более. Я имею в виду конкретно тебя. Она, надеюсь, в этом, — Генрих постучал пальцем по копиям документов, — ни-ни?
— Абсолютно. Просто она оказалась подругой одной моей знакомой, у которой я останавливался на денек.
— Ты мне напоминаешь одного солдатика, который идет с войны домой, да по дороге притомился. А тут пышногрудая тетка. «Дай, — говорит, — хозяюшка водицы испить, а то так жрать хочется, что даже переночевать негде». Значит, я так тебя понял, что еще не стареют душой ветераны? Такая была песня?
— Вот именно, ветераны — никогда не стареют душой! — пропел Турецкий и разлил коньяк по рюмкам. Сегодняшний паб-крол продолжался, но очень специфически, по-турецки как-то…
Уже простясь перед уходом, Турецкий натянул грязновскую кепочку, принял хулиганский вид и спросил Генриха:
— Тут идея появилась… Пока суд да дело, не тиснуть ли нам в газетке компру на Михайлова с гарниром из мемуаров двух покойных авторов — папаши с сыном. Как полагаешь?
— Фамилию нашей героини поминать не стоит, а так… — Генрих пожал плечами, что можно было расценить как согласие.
— Тогда я тебе еще одну копию оставлю, это из дневника Вадима. Как его взяли на крючок. Посмотри потом, пожалуйста, и скажи только одно слово — да или нет, ладно? Поскольку там тоже присутствует один живой.
— Хорошо, я позвоню.
Свет погас, дверь открылась, и Турецкий оказался на площадке. Он спустился в совсем уже темный двор. Точнее, и не двор, а дворовый массив, заросший деревьями и кустарником и пересеченный в разных направлениях асфальтированными дорожками. По ним Александр и вышел на угол Варшавки, где обнаружил без всякого труда свой автомобиль.
— Все, Сережа, — сказал, садясь и облегченно вздыхая, Турецкий. — У тебя какая дальнейшая программа?
— По вашим указаниям.
— Ясно, дорогой… Тогда давай двинем прямо, прямо и прямо, аж до самого проспекта Вернадского, а потом ты меня закинешь на Фрунзенскуо набережную, где я живу. Нет возражений?
— Слушаюсь, поехали. Между прочим, когда вы ушли, минут через десять, позвонил капитан Саватеев и просил вам передать, что все прошло по плану. Ребята из ДПС тормознули «мерина» и команду чуть на капот не уложили. Те ксивы суют: задание! А эти: какое, к интеллигентной вашей матери, задание, когда там капитан матерится — привязались и не слезают с хвоста от самой Петровки! А у меня спецмероприятие! Что ж, говорит, я их по всему городу на хвосте таскать буду? Отсеките! Ну и пока то-се, разобрались пока, нашего давно и след простыл. А чего им надо было?
— Служба такая… Бегать, нюхать, следить… Собачья работа.
— Да, не позавидуешь… А капитан тем говорит: вы их не давите. Попридержите малость — и пусть себе катятся. Чтоб и вам неприятностей не было. А если чего, на меня ссылайтесь, что, мол, по требованию оперуполномоченного МУРа капитана такого-то. И сразу звоните начальнику, генералу Грязнову. Вот уж точно — хренотень! Как козлы на мосту!..
— Вот это ты верно заметил, — подтвердил Турецкий.
Его паб-крол подходил сегодня к концу. Оставалась последняя точка — дом родной.
— Папка приехал! — восторженно вопила дочка, и терлась боком об отца, и не отходила ни на шаг, пока он мыл руки. А потом уселась за столом на свое обычное место и влюбленно наблюдала, как он поглощал красный борщ. Нинка пила компот и все время тянулась чокнуться с ним и мамой, озабоченность которой будто смахнуло с лица, и она раскраснелась от маленьких выпитых рюмочек. Но больше всего Нинка радовалась, что про нее забыли и не гнали спать, хотя «Спокойной ночи, малыши!» она смотрела еще до папиного прихода, а после передачи ей полагалось в постель.
Папа с мамой сидели за столом, касаясь друг друга плечами, говорили негромко о чем-то непонятном, мама смеялась, папа подмигивал дочке, и в доме царили спокойствие и радость.
В последнее время из-за частых отлучек Турецкого, из-за его ставших обычными поздних возвращений отношения были напряженными и натянутыми. Нинка слышала эти слова: мама их часто повторяла, ругая папу. А теперь, наверно, все прошло, и родители помирились.
