Где— то в седьмом часу утра она поинтересовалась планами Турецкого на ближайший день. Он был уверен, что она слышала его разговор с Грязновым, и несколько удивился. Сказал, что должен сделать как минимум два визита, после чего подумать о возвращении домой.
— А разве все так срочно? — наивно спросила она. — Разве нельзя отложить отъезд хотя бы на сутки?
— А что дадут эти лишние сутки следствию? — Турецкий был очень логичен. До такой степени, что аж сам себе противен.
— Можно подумать, ты только об этом и думаешь! — презрительно фыркнула Лиза.
— А как же иначе! Что главное для мужчины?
— В самом деле? — Лизавета округлила глаза и призывно потянулась к нему. — А я думала…
— Ты правильно думаешь, — успокоил ее Турецкий. — По-своему, чисто по-женски. И это достойно уважения.
— Тебе было действительно интересно?
— Как тебе сказать… Кое-что проясняется. Во всяком случае, когда я дочитаю, могут открыться те причины, по которым убили Красновского. Потому что в дневнике Вадима сведений об этом нет. Кроме намеков, понимаешь?
— А если сделать так? — подумав, сказала Лизавета. — Ты остаешься еще на сутки, занимаешься своими делами, я — своими, а вечером мы закатываем пир, после чего я тебе рассказываю о том, чего ты еще не знаешь. А может быть, если будешь себя хорошо вести, познакомлю с одним свидетелем. Или, правильнее, свидетельницей. Как?
— Предложение, по поводу которого у меня сразу же возникает несколько вопросов. И первый…
— Погоди, — остановила она его. — Еще успеешь. Я же не все сказала. Ты Вадимов дневник прочитал внимательно?
— Ну а как же! Ты же мне сама начало дала. Чего спрашивать…
— Вот именно, начало. А не конец.
— Разве он тоже у тебя? Но почему?…
— Да потому что не хотела. Там есть вещи, которые касаются только меня, это понятно?
— А про конец его поиска там есть?
— Ну есть… немного. А потом… Да нет, я просто не желаю, чтобы обо мне кто-то читал такое…
— Подожди, — остановил ее Александр. Они сидели на кухне и пили кофе. Вообще-то дома он так рано обычно не вставал, но у Лизы был свой распорядок дня. — Значит, ты мне не все отдала?
— Естественно! А какая разница, если ты и этого-то не осилил.
— Ну да, я, конечно, не делом занимался.
— Как раз напротив. Читать ты мог бы и в рабочей обстановке. Но я не о том. Вадим тогда оставил у меня несколько отрывков из своего дневника поездки, а также папашины мемуары. Не забыл предупредить, что это мне лучше не читать: мол, малые знания — малые и проблемы. Я и не собиралась, если честно. Нет, проглядела так, с пятого на десятое, начальные странички, пролистала Игоря Владимировича, нашла там кое-что любопытное для себя, но не больше. Просто убедилась в сотый, наверное, раз, что мир тесен до безумия… А когда пришла эта весть… Ну, после своего звонка я залезла в его записи, чтобы… душой как-то почувствовать его… И вот тут прочла такое, что… Нет, это сугубо личное, и я никому это открывать не намерена. Но там, конечно, не все про меня. Поэтому я подумала, что какая-то часть тебе может понадобиться. Это о том, как он в ФБР ходил и как с ним… ну, в общем, ничего пересказывать я не собираюсь. Тебе надо, ты и читай. Но есть еще одна деталь, абсолютно никому, кроме меня, не известная. Дело в том, что Ира Косенкова, о которой ты наверняка уже прочитал у папаши и еще не успел у сынка, моя знакомая.
— Ну ты даешь! — ничего более точного для выражения собственного изумления Турецкий не нашел.
— Именно поэтому, — с задумчивой улыбкой подтвердила она. — Ну так что вы скажете, сэр, по поводу предложения одной дамы продлить минуты ее счастья?
— Я мог бы обсудить с тобой это предложение, — солидно заметил Александр Борисович, — и, возможно, нам удалось бы достигнуть определенного э-э… консенсуса. Но в этом случае я должен немедленно оставить все иные дела и полностью углубиться в изучение имеющихся материалов. Для этого мне потребуется в обязательном порядке отыскать и навестить мамашу героя. И возможно, если ты не врешь мне самым наглым образом, желая растянуть собственное удовольствие, найти возможность встретиться с твоей подругой. Вот при этих условиях…
— Все-таки мужики негодяи. В самой своей основе. Им, понимаешь…
— Можешь не продолжать! Все мужики, естественно, эгоисты. Им бы, как говорится, девушку охмурить, и — ходу!
— Ну ты-то не гордись, не задирай нос. И запомни раз и навсегда: это не твоя, а моя победа. Я так решила. Так захотела, понятно? И не морщь, пожалуйста, лоб! Я тебя у твоей семьи отнимать не собираюсь. И не обижаюсь совсем, когда ты шепчешь мне на ухо имя «Ирка». И свои недостатки я тоже знаю, а потому тоже не шибко стараюсь задирать нос.
— Монолог, конечно, сильный, но зачем ты тратишь столько эмоций? Я тоже помню, что никаких обещаний вроде не возникало. И ты совершенно зря ищешь какую-то вину. Ну, произошло, тебе хорошо, а мне может, еще лучше. Ты красивая щедрая женщина, и таких на белом свете мало. Тело у тебя отличное.
— Это я знаю. Мне один знакомый художник говорил, что с меня Леонардо свою мадонну рисовал.
— Если только портрет… А все остальное — это не для него, а для Рубенса, так я понимаю. Ты ведь ходишь в Эрмитаж?
— Ходила. Некогда теперь. А он все уговаривал, чтоб я разделась. Хотел меня совсем голой рисовать.
— Обнаженной! Искусствовед ты мой исключительный! Голые в бане бывают, запомни.
— В том-то и дело, как я его поняла, ему была нужна не обнаженная натура, а именно голая, чуешь разницу?
— Ну и?
— Естественно, отказала. Он вообще-то тяготел к абстракционизму. Представляешь, как бы он меня изобразил?! Да меня тогда немедленно с работы уволили бы!
— Я чувствую, что наш разговор к чему-то подбирается, но вот к чему конкретно, никак понять не могу. Не подскажешь?
— Отчего же? Я скажу тебе правду… Я тогда очень сильно переживала.
— Когда?
— Ну, прочитав записи Вадима. Он сперва описал со всякими фантазиями, что будет делать, когда приедет ко мне, а потом… Ну как положено, к примеру, у химиков? Сперва описывают эксперимент, доказывают его возможность теоретически, а затем переходят к практике. Тот же случай. Но уж больно поганый. Может, у меня именно от этого и рана оказалась неглубокой?
— Любопытно. Но о его характере говорит немало. Химия, моя дорогая, это все-таки неживая природа. А экспериментировать с человеком… ну скажем так, святого, конечно, маловато. Да плюс, как ты походя заметила, желание прославиться, а в конце пуля в лоб. Неприятно такое говорить, но, похоже, она была заслуженной.
— Ты меня жалеешь или вправду так считаешь?
— А ты мне эти страницы не давай. Сожги их, выбрось, забудь. Кстати, — улыбнулся он, — почти уверен, что ничего нового о тебе они мне не расскажут. А вот я, полагаю, мог бы! Так что, остановимся на этом варианте?
