— Ничуть не бывало! Лилька в самом деле замужем за… ну очень крупным чиновником и, кстати, толковым специалистом. Мне изредка приходится контачить с ним — никаких претензий! Так что я ничего не придумал.
— Ну, значит, вы, как всякий самовлюбленный петух, избрали для себя роль целителя дамских душ? Соучастника мелких шалостей? Скорой помощи для страждущих женщин?
— Ага, — засмеялся Турецкий, — добавьте еще «половой» и считайте, что попали в точку! Нет, я просто стараюсь спокойно относиться к естественным человеческим потребностям и не делаю из них фетиша. А потом, если не во вред, то наверняка на пользу? Не так ли?
— Была уже подобная теория. Переспать — как выпить стакан воды.
— Нет, мы говорим о разных вещах. Я говорю о таком понятии, как добро, а не о случае. Случай может быть любой — и хороший, и отвратительный, а добро — целенаправленно. Абстрактного добра не видел.
— Ну а как же тогда этика? Мораль?
— А вам никогда не случалось поразмышлять на такую тему? Вот мужчина и женщина остаются наконец наедине друг с другом. И с этой минуты узаконенные этика с моралью, скажем так, начинают несколько отличаться от общепринятых и книжных. А теперь, возвращаясь к вашему вопросу по поводу оскорбленной нравственности, замечу, исходя опять-таки сугубо из личного опыта: при сближении первый шаг делает она. Но шаг такой ловкий и изящный, что ее внешне робкую подвижку навстречу он, мужчина, не только не успевает зафиксировать в своем сознании, но, более того, немедленно воспринимает как свою личную победу. По-моему, достаточно это знать, чтобы в дальнейшем не комплексовать по поводу якобы уже принятых на себя моральных обязательств. Они могут быть только взаимными и никакими иными. Вот вам моя теория. Что скажете?
— Интересно. Но очень шатко. Впрочем, не вы первый пытаетесь определить каждому свое и все разделить поровну. Ну представьте, к примеру, свои плечи и… мои!
— Не хочу выглядеть пошляком, но ваши плечи мне как раз нравятся! — сказал так, чтоб непонятно было: всерьез он или валяет дурака. — Мягкие. Их, наверное, обнимать хорошо.
— Откуда вы знаете?
— Догадываюсь.
Она вдруг поднялась, без всякой нужды переставила на столе тарелки. Поставила на незажженную конфорку остывший чайник.
— Боюсь, что с такими темпами вы никогда не закончите читать материалы, о которых так беспокоились, — просто сказала, без всяких вопросов. — А ведь вам еще в гостиницу, как я поняла, надо устраиваться.
— Вы уже гоните? Я вас чем-то разгневал?
— Господи, да читайте себе сколько хотите. Можете вообще…
— Что?
— Ну… в большой комнате вы видели диван, вот и спите на нем, если вам это удобно. — Она подчеркнула слово «это».
— А вот «это» было бы уже полной наглостью с моей стороны.
— Если исходить из вашей теории, то как еще посмотреть!
— Я, кажется, рад, что нашел в вас единомышленницу. Но работать действительно надо, вы правы. Вам помочь убрать?
— Ни в коем случае! Идите читайте. Когда закончите, скажите, я вам еще записки его отца покажу. Мне они были неинтересны. А как вам — не знаю…
«Папа, не спеши торопиться!» — учила Турецкого его мудрая шестилетняя дочь Нинка. Это был лозунг. И чем дольше размышлял над этой тавтологией Турецкий, тем большим смыслом она для него наполнялась. В самом прямом, житейском понимании сути. Все мы торопимся жить, подгоняем события, полагая, вероятно, что наше существование бесконечно. А чужой опыт уверяет в обратном, и потому не надо бы спешить. Философия на пустом месте? Ну это как еще поглядеть…
Дочь иногда «выдавала», и Турецкий поневоле задумывался. Как вот и теперь, вспомнив, неизвестно почему, ее изречение. А может, просто Нинкин ангел кружил где-то неподалеку, предостерегая на всякий случай? Действительно, что-то уж больно темп взят высокий, надо охолонуться. Отвлечься от фривольных мыслей и окунуться в пухлый том сочинений господина Красновского. Лизавета вытащила его откуда-то из глубины книжных полок и так припечатала на стол, что пыль буквально столбом!
Кожаный переплет, аккуратный обрез — Турецкий решил было, что это типографское издание. Оказалось, просто графоманский вариант беседы с вечностью. Сам написал, сам отдал переплести. Великий труд в одном экземпляре. В назидание потомкам, по-видимому. Извечная российская идея — коллекционировать собственные мысли и считать себя алмазным венцом творения.
Турецкий бегло перелистал два-три десятка пожелтевших страниц и по выхваченным наугад строкам и абзацам понял, что это очередные размышления по поводу оптимального устроения государства Российского. От князя Николая Болконского до диссидента Игоря Красновского, опыт поколений. И сразу стало скучно. Но… «изводишь единого слова ради», как заметил классик. Не может быть, чтобы здесь так уж и не было ничего полезного, как утверждает все та же Лизавета, притихшая на кухне. И вероятно, обдумывающая дальнейшее житье…
Вздохнул Турецкий и… отодвинул том в сторону. А к себе придвинул несколько листов с английским текстом. Вообще-то он хотел оставить их до Москвы, чтобы разобраться, вооружившись англо-русским словарем. Язык-то он в принципе знал, и довольно неплохо, если иметь в виду разговорную речь. Мог спокойно и газеты читать. Но, когда дело доходило до каких-либо официальных документов, тут требовалась абсолютная точность — «вроде» и «кажется» в таких вещах не проходят. А в том, что эти документы представляли большую ценность, он не сомневался. Не исключал, что именно за ними и шла охота.
— Лиза! У вас словарь есть? — крикнул он на кухню. Странно, что эта мысль раньше не пришла ему в голову.
— Возьмите на полке, внизу.
Он нагнулся. Даль, Ожегов, Словарь иностранных слов, Мифологический и еще полтора десятка других.
— Мне английский нужен.
— Тогда наверху.
Он, кряхтя, стал выпрямляться. Наверное, она услышала эти звуки, потому что крикнула:
— Ладно, не стоните! Сейчас приду покажу.
Она переоделась, и теперь на ней был длинный, до самого пола, домашний халат из какой-то тяжелой ткани, напоминавшей старинный китайский шелк или нашу российскую парчу. Она была туго подпоясана широким кушаком, и Турецкий не без удивления обнаружил, что у хозяйки, сказывается, весьма волнующая талия, подчеркивающая несомненные теперь остальные достоинства ее фигуры.
— Ого! — хмыкнул он многозначительно, и его реакция не осталась незамеченной. Лиза окинула его царственным взглядом с головы до ног и удивленно поинтересовалась, почему и он не хочет снять пиджак.
— Как-то неловко, — неопределенно пожал он плечами.
— Ха! — сказала она. — Расхаживать по чужой квартире в собственных домашних тапочках ему ловко, а снять пиджак — уже неловко!
Турецкий засмеялся.
— Вы мне напомнили старый одесский анекдот: разводится муж с женой и на вопрос судьи почему отвечает, что она его не устраивает как женщина. Из зала голос: «Поц, всю Одессу устраивает, а его, видите ли, не устраивает!»
