— Шлюха!..
Турецкий обернулся.
— Ты не схлопочешь по морде, гад, только потому, что я не хочу марать об тебя руки.
Полковник только вызывающе хмыкнул. Его никто не трогал и ни о чем не спрашивал, пока Ева с Сергеем не уехали и Турецкий не вернулся в комнату и снова не уселся в кресло.
Но тут Огородников, будто впервые, обнаружил у себя на запястьях наручники. Он посмотрел на них с неподдельным изумлением, затем вытянул перед собой руки и спросил:
— А это еще что? Зачем?! — Но ему никто не ответил, просто не обратили внимания, а сил вскочить из кресла у него еще не было. Поэтому он поерзал, бормоча что-то под нос, и успокоился.
Между тем на экране монитора пошла видеозапись, сделанная в квартире Грицман. Все смотрели молча, не задавая вопросов. Наконец досмотрели до того момента, когда появилась речь. Выслушали диалог внимательно, при произнесенных вслух именах «Петр Ильич» и «Ваня» разом обернулись к Огородникову, но тот безразлично пожал плечами. Остановили показ на том моменте, когда Жеребцов закончил возню с бомбой, поднялся с колен и, махнув рукой, сказал: «С Богом!»
— Это ж какими мерзавцами надо быть, а? — задумчиво проговорил Турецкий. — Какими грязными циниками! Нет, ребята, я этих нелюдей не понимаю… Слушайте, а может, прекратим ненужные попытки? А вы его просто заклеите сейчас скотчем, чтоб не блевал в помещении, и превратите в отбивную котлету? А потом мы то, что от него останется, где-нибудь под воду спустим, а? До следующей весны? Ведь противно сидеть с ним в одной комнате!
Огородников издал какие-то горловые звуки, очень похожие на рвоту.
— Ну я ж говорил! — с омерзением продолжил Турецкий. — Ребятки! Ну, заклейте кто-нибудь ему харю! Ведь изгадит все кругом!
— Я… скажу… — выдавил из себя полковник. — Н-не надо!
— Послушаем? — с таким же мерзким выражением на лице спросил у присутствующих Грязнов. — Или ну его?
— Я бы послушал, — пожал плечами Щербак.
— Ну давайте, — неохотно согласился Грязнов. — Временно отставить, пусть говорит, — сказал он Филе, который уже стоял возле полковника с мотком широкого скотча в руках. Филя отошел к окну и устроился на подоконнике, затянутом плотной шторой.
— Протокол будем заполнять? — спросил Щербак, достав из папки Турецкого протокол допроса. — Он подозреваемый или сразу обвиняемый?
— Какой протокол? — криво усмехнулся Турецкий. — Ты в самом деле решил, что мы будем его дело в суд передавать? Это же чистая формальность. Подотремся потом…
— Так я и писать тогда не буду, — словно обиделся Щербак.
— А кто тебя заставляет? — снова презрительно хмыкнул Турецкий. — Пусть говорит, так и быть, раз сам хочет, а там посмотрим. Смазливая рожица-то… — Он вдруг с таким пристальным интересом посмотрел в глаза Огородникову, что того охватила оторопь. — Старые зэки, — продолжал Турецкий, — рассказывали мне на допросах, что с такими вот пацанчиками в камерах происходит.
Огородников стал совсем бледным, наглость его словно водой смыло. Он даже в размерах будто уменьшился.
— Ну чего молчишь? — яростно закричал на него Турецкий и тут же остыл. — А завтра мы возьмем Вахтанга Гуцерию и Караева Исламбека, которым давно место в Бутырках, и те охотно сдадут тебя, пустив впереди себя «паровозом».
И полковник сдался.
Он собирался, конечно, приехать на поминки. И не один, а вместе с Ваней. Не в том дело, что вдова, как баба, представляла для них еще какой-то интерес, они уже все с ней перепробовали — еще когда был жив ее муж, недоносок Додик. И держали бабу на крепком крючке, потому что Додик — при всей его импотенции — был бешено ревнив и вполне мог в приступе ярости либо под кайфом задушить шлюху. А этого как раз им не требовалось. Ева еще могла пригодиться в будущем.
— Но тогда зачем же бомба?
Ответ на вопрос Грязнова оказался примитивно простым. На взрыве настаивал Вахтанг. После поминок Еву должны были отвезти к нему домой, где ее ждал юрист, в присутствии которого она должна была написать дарственные на имущество мужа. После этого, обойдя круг любителей изысканных забав, другими словами — после веселенькой групповухи, Ева должна была отправиться к себе домой, где и завершить цикл земного существования. Жаль, конечно, красивую бабу, от которой было бы еще немало пользы другим, но выход тоже не просматривался — Вахтанг был жесток и неумолим. Давид взял в долг у него крупную сумму, не вернул и умудрился утонуть, как неопытный щенок! Значит, пусть вдова отвечает. Всем своим состоянием. Но так как стало известно, что у нее завелись какие-то шашни с одним прокурором из Генеральной, решили убрать ее вообще, чтоб и следов не осталось. А поручение — что оставалось делать, все уже отчасти замешаны в общих делах — вынужден был принять на себя полковник Огородников. Он тоже сидел у них на крючке, благодаря одной неприятной истории.
Было дело, пролетел с деньгами, пришлось срочно выкручиваться, эти — Вахтанг со своими помощниками — выручили, тоже попросили о малом одолжении, помог. Так и пришлось сотрудничать. Банальная, в сущности, история. Он еще и философствовать пытался, этот смазливый герой нашего времени. Как же, молодой, удачливый, перспективный полковник милиции! А туда же…
Выслушав «исповедь» Огородникова, решили все же досмотреть «кино» до конца. Полковник же не знал еще, что взяли его одного. А требовалось срочно выяснить, где мог бы спрятаться его напарник. Оттого и соблюдали такую таинственность.
Показ снова пошел. И вскоре они поняли, что совершили тактическую ошибку. Даже две.
…Вот Огородников, стянув маску, вытер ею лицо и стал легко узнаваем. Он передал Жеребцову связку ключей.
— Ну так я пошел, — сказал он. — Закроешь дверь, ключи на всякий случай не выбрасывай, они нам потом могут еще понадобиться. Помощь тебе моя сейчас нужна, Ваня?
— Да какая от тебя помощь? — отмахнулся тот движением локтя. — Фонариком светил, вот и вся подмога. Иди. Я сейчас сам закончу, а потом выйду на лестницу, погляжу в окно. Как только ты мигнешь фарами, я разом спущусь. Договорились?
— Лады. — И полковник вышел из квартиры.
Жеребцов, осторожно протягивая провод, вышел в коридор, закрыл за собой стеклянную дверь комнаты, без всякого инструмента вдавил сильными пальцами в нижний угол ее филенки что-то похожее на обойную кнопку с длинным жалом и намотал на головку конец провода. Поднялся, отряхнул руки и, погасив фонарик, висящий у него на груди, вышел за дверь. Послышались металлические звуки поворота ключа…
Вот, значит, какой способ они решили применить! Расчет строился на том, что именно эта, единственная в квартире, стеклянная дверь открывалась из комнаты в коридор, и, потянув ее на себя, Ева немедленно была бы убита. Изрезана осколками стекла, растерзана начинкой бомбы и, вообще, размазана по стенам. А следов убийцы не оставили, потому что работали в целлофановых бахилах, надетых поверх ботинок, и в перчатках.
