— А о каком неприятном случае вы упоминали? Ну в клинике?
— Да какой неприятный? Обычный, в общем. Доставили к нам одного. В состоянии абстиненции. А он… Ну, в общем, особый пациент, отдельный разговор и к нашему делу отношения никакого не имеет. Там просто ее авторитет был нужен.
— Туманно вещаете, — недовольно покрутил головой и поморщился Кучкин. — Ладно, пока оставим. А теперь скажите, что вы сами думаете по поводу тех перспектив, которые открылись перед вами в связи со смертью главного врача?
— Да какие перспективы? Только те, что назначат к нам теперь какого-нибудь прохиндея вроде Славки Баранова. И перестанем мы называться клинической больницей для обычного населения, а превратимся в коммерческое заведение для элитных алкашей и наркоманов. Денег станут платить немного больше, это да, а насчет науки… Об этом можно будет забыть навсегда.
— Значит, вам не нравится Баранов? — спросил Кучкин, чувствуя, что, кажется, горячо.
— Почему? И потом, нравится, не нравится — это не критерий. И он не дама, чтобы производить впечатление. Нормальный современный хапуга от медицины. К нему и Татьяна Васильевна, сколько ее помню, так же относилась. Был, говорила, способным студентом, его продвигали, а потом он сам почувствовал свою силу, и поддержка не потребовалась. Вот и все.
— Интересная точка зрения. А как вы относитесь к этому… к Ампилогову, например?
— Ну что вы, Василий Наумович — не чета всяким Барановым, он по-своему святой человек. Бессребреник. Голова!
— А как вы считаете, мог бы этот ваш «голова» решиться занять место Артемовой?
— Ну и вопросики вы формулируете, ей-богу! Да кто ж, по-вашему, откажется, если ему предложат должность главврача? И еще такой клиники, как наша?
— Но вы-то сами… Или лукавите? О своей кандидатуре на этот пост не думали?
— Слушайте, как вас? Валентин Арнольдович, у меня может сложиться ощущение, будто вы меня сватаете на место Татьяны Васильевны! А кто вы такой, чтобы делать подобные предложения? Тут нужен человек уровня того же Ампилогова, вот! Ну, может, лет через пяток, если повезет, и мне можно будет подумать. Да только в нашем мире дорогу всегда переходят прохиндеи.
— А как же Артемова?
— Она из другого поколения. Сейчас оно начинает уступать позиции молодым волкам.
— Вроде вас? — «тонко» пошутил Кучкин.
— Нет, мне в этой стае делать нечего. Я навсегда уже, видимо, останусь лечить людей, вот в чем дело.
— А другие не лечат разве? Это что-то новенькое — слышать такое от врача!
— А другие, ежели желаете знать, господин следователь, делают деньги. На всем! На здоровье. На лекарствах. На дружеском отношении — да, и на этом тоже. А вы не лезьте в медицину, где все равно ни черта не поймете, вы на собственных коллег поглядите! Много вас, действительно защищающих справедливость, а?
— На вашем месте я бы не стал грубить человеку, которого вы совершенно не знаете и который находится здесь не по своей воле, а в связи со служебной необходимостью. И потом, не вам рассуждать о справедливости. Я так думаю.
— Это почему же? Значит, справедливость как прерогативу вы оставляете исключительно за собой? Ничего себе посылочка! И почему бы не мне об этом рассуждать?
— А потому что вы в данном случае один из тех, кого мы подозреваем в подготовке и даже, возможно, в совершении убийства своей начальницы! — резко заявил Кучкин и, увидев выпученные в недоумении глаза Рассельского, добавил: — И это у нас, извольте знать, вовсе не приватная беседа, а натуральный допрос!
— Ах вот как? — Лицо Эдуарда стало наливаться краской. — Тогда извольте и вы узнать, что без официального вызова в прокуратуру и без протокола я больше не отвечу ни на один ваш вопрос. И еще! Ординаторская не место для пустопорожних разговоров. Извольте немедленно покинуть помещение!
Он, этот развоевавшийся петушок, наверняка наговорил бы еще много глупостей, о чем позже, возможно, и пожалел бы, но Валентин Арнольдович, сам вызвавший подобную реакцию, не счел нужным переходить на перебранку. Он спокойно поднялся и сказал:
— Мне и самому не очень нравится такая обстановка. Конечно, в прокуратуре лучше. Там и звукозаписывающая техника имеется, чтобы запечатлеть интонации допрашиваемого. Лично я, знаете ли, молодой человек, стараюсь больше обращать внимание не на слова, а на те интонации, с которыми они произнесены. Вы правы, без протокола какой допрос? Так что имейте в виду: если вы мне понадобитесь, я вам пришлю повестку. А пока прощайте, я просто хотел познакомиться с вами.
Выйдя из клиники на скрипящий под ногами снег и под ослепительное январское солнце, Валентин Арнольдович подумал, что наводка доктора Баранова на этого молодого человека — элементарная пустышка. Ничего тут даже близко к истине не просматривается. Нормальный, по-своему закомплексованный парень, ничуточки не похожий на «бомбиста-террориста», немного вздорный, как любой молодой человек. А на хладнокровного, расчетливого убийцу он просто не тянет — по определению, как теперь говорят.
Но тем не менее придется, никуда теперь не денешься, надо отрабатывать и эту версию, покопаться в его биографии, прошлом, поговорить со знакомыми, соседями, собрать о нем информацию. Но лично заниматься этим делом Валентин Арнольдович не собирался, это можно поручить любому начинающему следователю прокуратуры. Пусть побегает, опыта наберется…
Другой вопрос: а что теперь делать с Ампилоговым? К этому зубру, видимо, на той же козе, что к Рассельскому, не подъедешь. Да и сомневался уже Кучкин, что у старого врача, вышедшего к тому же на пенсию, поднимется вдруг рука на коллегу. Но чтобы избежать и тут ошибок, решил поручить сделать то же самое тому же следователю. А сам, посмотрев домашний адрес доктора медицинских наук, решил подъехать к нему без звонка, вот уж действительно для приватной беседы.
4
Василий Наумович оказался крепким еще, рослым стариком с седой гривой и аккуратной шкиперской бородкой. И жил он в такой же, похоже, старой квартире старинного дома в Пожарском переулке, из окон которого была видна возвышающаяся громада храма Христа Спасителя с его золотыми куполами.
Мебель в квартире тоже была допотопная — в смысле дворянских времен — массивная, резная, тяжелая, потемневшая от времени.
Прихожая в большой квартире, а также большая комната были забраны полками с книгами. И каждая из них видом своего когда-то золоченого, тисненого корешка тоже говорила о прошедшем времени.
Одного взгляда на эти стены, на эти фолианты, на старинные фотографии в рамках и темные гравюры в простенках и вырезах между книжными полками было достаточно, чтобы понять, кто здесь живет и о чем, кстати, думает, если на то пошло. Да и вряд ли этот могучий старик что-нибудь понимал в сегодняшних суесловиях и методах борьбы за вышестоящее кресло. Но тем не менее и его фамилию, причем в первую очередь, назвал доктор Баранов, когда речь у него с Кучкиным только зашла о возможных претендентах на должность Артемовой. Нет, не в качестве прямого конкурента, но все-таки фамилия-то прозвучала. С пиететом, правда, но ведь была озвучена. Как и фамилия недалекого, но весьма амбициозного Рассельского, в беседе с которым Валентин Арнольдович вот как раз тупости и амбиций не углядел. Тогда зачем же эти люди были упомянуты, так сказать, всуе? Сейчас, собственно, этот вопрос и волновал больше всего старшего советника юстиции. И он решил не темнить, а называть вещи своими именами. Да в этой обстановке, в самой атмосфере истинно профессорской квартиры иначе бы его вопросы к хозяину и не прозвучали.
