Мигель скатился с веранды, оставив обнаженного Германа, скрючившегося в позе роденовского мыслителя. Ему действительно было о чем поразмыслить.
Но в похмельную голову не приходило ничего лучшего, чем снова спрятаться за мамину юбку. Так всегда и случается. Если кто-то постоянно решает ваши проблемы, то рано или поздно он начинает контролировать всю вашу жизнь. А это приводит лишь к новым проблемам. Получается замкнутый круг. Пока сам не научишься справляться со всеми сложностями, не сможешь жить по-настоящему. Герман так этому и не научился.
Теперь нужно было возвращаться. А возвращаться тоже было страшно — ведь придется держать ответ за истраченные деньги. Да и объяснять надо как-то, почему он бросил порученное ему дело и сбежал домой. К мамаше. Надо придумать что-то. Чтобы она еще себя и обязанной почувствовала. Но что?..
Снизу назойливо наигрывал мелодичный звонок мобильного телефона. Поначалу Герман не обращал внимания, но долго выносить эту музыку терпения не хватило. Пришлось спуститься в спальню.
— Герочка! Сыночка! Ты почему так долго не отвечаешь? — Не успел Герман подумать о матери, как она отозвалась телефонным звонком.
— М-м-м…
— Что случилось, родной?
— М-м… голова болит, — признался сын.
— Ты смотри не заболей там! — Анастасия волновалась. — А еще лучше приезжай домой. Я вылечу тебя от всех болезней.
Поняв, что проблема разрешилась сама собой, Герман стал выкобениваться:
— Щас! Все тут брошу и поеду на тебя глядеть. С чего это вдруг?
— Герман, — голос матери стал серьезным, — прилетай побыстрей. Ты мне очень нужен здесь.
Вот оно! — понял Герман. Лучше повода убраться из Испании и не придумать. Но что ей опять нужно?..
— Ладно, мать. Не гони волну. Завтра быть дома не обещаю, но, так и быть, постараюсь вырваться, как только разберусь тут кое с какими делами. Ну, будь здорова. Все!
И он радостно зашагал в винные погреба. Это дело стоило отметить.
7
Ефим Борисович явился в Генеральную прокуратуру за полчаса до времени, назначенного в повестке. Подполковник Рафальский сильно нервничал и не мог это скрывать. Накануне он встречался с семейством Силкиных, и они как раз обсуждали развитие дальнейших событий. Судя по всему, дела обстояли наилучшим образом, и так все их расследование не приносило никаких результатов — а тут еще трагическая смерть их идейного вдохновителя и председателя общественной комиссии…
Что-то подсказывало Рафальскому, что заявлению его хода не было, как не было хода и многочисленным сигналам их общественной комиссии. Однако когда он вернулся домой и супруга показала ему повестку, старику стало не по себе.
Вроде бы сам хотел добиться внимания от правоохранительных органов, а тут вдруг заробел. Усиливал его тревогу тот факт, что повестка была от следователя Генпрокуратуры. «Очень, очень странно все это, — твердил он в полуночи, потягивая чай у себя на кухне. Ему не спалось. — А может быть, эта медикаментозная мафия столь сильна, что им просто не только человека на глазах у миллионов убить, но и подкупить следствие. Там же действительно все на высшем уровне, и московский вице-мэр в это замешан. В честь чего стала бы Генпрокуратура этим заниматься? Вот у меня и заявление-то брать не хотели, а тут вдруг так быстро все завертелось — явно кто-то денег сунул».
Вот с такими беспокойными мыслями невыспавшийся Ефим Борисович и отправился ранним утром давать свидетельские показания.
Рюрик Елагин представился по всей форме, предложил Рафальскому присесть и решил не мучить старика лишними формальностями и вопросами. Лучше сразу приступить к делу:
— Ефим Борисович! На квартире у вашего друга — Елисея Тимофеевича Голобродского — нами обнаружены бумаги довольно интересного содержания. Это копии писем, рассылаемых в различные инстанции некой общественной комиссией, расследующей злоупотребления чиновников в сфере фармакологии. Там же подсчеты, разнообразные схемы, адреса, телефоны, карты. В свете того, что погибший рассказывал в телевизионном интервью, это становится вдвойне любопытно. Что вы на это скажете?
— Да, я в курсе той деятельности, которой Голобродский, можно сказать, отдал жизнь. Он возглавлял общественную комиссию, куда входил и я…
— А можно узнать имена остальных ваших соратников?
— Разумеется. Да и в обнаруженных вами бумагах все имена есть, мы секрета из этого не делали.
— Ефим Борисович! А почему вы не обратились к правоохранительным органам, как только стало понятно, что ваши подозрения небеспочвенны?
— Да кто вам сказал! Мы пробовали. Если вы внимательно прочитали бумаги Елисея Тимофеевича, то должны были найти все копии писем, которые мы направляли. Не только аптечным начальникам и в редакции журналов и газет разных, но и в районную администрацию, и в мэрию. От нас просто отмахивались как от назойливых, но безобидных мух. Потому Голобродский и посчитал, что некоторые чиновники не просто игнорировали наши обращения, но были сами заинтересованы в том, чтобы не давать им хода, имеется в виду, денежно заинтересованы.
— Ого! Так у вас есть основания считать, что ниточка вашего расследования ведет на самый верх?
— Рюрик Иванович! Ну вы же сами слышали те фамилии, которые называл Голобродский! — Рафальскому неожиданно показалось, что в кабинете стало нестерпимо душно. Вот и этот молодой сотрудник Генпрокуратуры не верит ему. К старику вернулось беспокойство, которое промучило его ночь…
— Да-да, конечно, — откликнулся Рюрик. — Обещаем вам, что проведем тщательную проверку!
«Ну конечно, так я тебе и поверил». Рафальский вообще по жизни был довольно скептичен, но сегодня его подозрительность и тревожность просто зашкаливали. А Елагин продолжал:
— Почему же все-таки никто не обратился непосредственно в прокуратуру или хотя бы к участковому?
— Ох, даже не знаю. Елисей Тимофеевич, да мы тоже считали, что наши доказательства пока недостаточны. И мы искали…
— Эх, — вздохнул Елагин, — надо же понимать, где можно самодеятельностью заниматься, а где пора и правоохранительные органы привлекать.
Помолчав немного, продолжил:
— Так вы не могли бы назвать фамилии других общественников, Ефим Борисович?
— Да, конечно, записывайте: Силкин Иван Никифорович, супруга его Мария Александровна, Силкина Зося, вот отчества ее не знаю, она девушка молодая.
— Это дочь Силкиных?
— Да какая же дочь, если я вам сказал, что отчества ее не знаю! — начал раздражаться Рафальский. — Это жена их сына, Сашки.
— Хорошо, спасибо вам, Ефим Борисович, мы их обязательно вызовем. А теперь припомните, пожалуйста, рассказывал ли вам Елисей Тимофеевич о предстоящей встрече с тележурналистами?
— Нет, не рассказывал, хотя мы все с ног сбились, пытаясь сами как-то выйти на телевизионщиков. Наверное, это случайность.
