— Вы замечательно танцуете, — сказала своему кавалеру Делара.
— Вы самая красивая женщина в мусульманском мире! — расслышал я голос Джамиля. Он сказал это по-английски, потом перешел на фарси.
— Это уже по твоей части, — сказал я Вите, отстраняясь от него
Он стал слушать, изредка сообщая мне, о чем у них там разговор.
— Этот козел рассказывает ей, какой у него замечательный гарем. Уверяет, что она стала бы там жемчужиной... Она сказала ему, сколько ей на самом деле лет. Он отказывается ей верить... В общем, ничего серьезного, если не считать, что ресурс батареек тает.
— На сколько они рассчитаны? — спросил я.
— Еще на несколько часов... — Вид у Вити был озабоченный, видимо, он размышлял над тем, как бы изловчиться и сменить источники питания в гвоздике, когда это понадобится. Ведь ибн Фатали предстоят еще долгие разговоры с братьями Русыми после приема.
— Придумаешь что-нибудь, — сказал я Вите. — Не зря же я с тобой столько мучился, пока научил кое-чему.
Витя, кажется, обиделся, но ничего не сказал.
10
Грязнов пришел в следственный корпус Бутырки вместе с адвокатом Сабуровым.
— Что вы можете сказать о моем будущем клиенте? — спросил Сабуров, когда они вошли в кабинет, где обычно адвокаты встречаются с клиентами.
— Единственный сын у матери, — сказал Грязное. — Сидит шесть месяцев. Этого мало?
— Сказал бы кто другой, Вячеслав Иванович... — усмехнулся адвокат, поправляя очки на носу. — Уж вы-то профессионал. Для вас такой человек всегда начинается с номера статьи...
— Панкратов Николай, — сказал Грязнов, — обвиняется ни много ни мало — в умышленном убийстве...
Но тут в дверях появился надзиратель и шепотом произнес: — ЧП.
Грязнов отправился вместе с ним в корпус, где содержался заключенный Панкратов. Они подошли к камере номер триста четырнадцать. Загремели ключи. Грязнов приник к глазку. Несколько фигур в камере бросились в разные стороны. Кто-то сдавленно крикнул: атас!
Дверь распахнулась. В тяжелый воздух коридора хлынули новые смрадные запахи немытых тел и чего-то прокисшего.
— Панкратов! — крикнул надзиратель. — Панкратов здесь?
Камера молчала. Грязнов всмотрелся при тусклом свете лампочки в лица ребят. Большинство из них были лица так называемой кавказской национальности.
— Панкратов! — снова выкрикнул надзиратель. — Спишь, что ли?
Грязнов вошел в камеру, прошел мимо двухъярусных коек и остановился. Дальше была стена тел осужденных. Они, казалось, и при желании не могли его пропустить, поскольку не было возможности раздвинуться.
Грязнов знал о перенаселенности тюрем, но чтобы до такой степени...
— Коля! — позвал он. — Коля Панкратов, ты здесь?
— Да здесь он! — раздался чей-то робкий голос. — Вон лежит.
— Ну-ка пропустите! — приказал Грязнов. — Кому говорю?
И пошел на них, глядя исподлобья.
Стоявшие развернулись боком, угрожающе хмурясь.
Коля Панкратов лежал на цементном полу, раскинув руки. Его голова была неестественно вывернута.
Грязнов склонился над ним, и тут же вокруг него сомкнулись обитатели камеры.
Им нельзя показывать, что я вынужден считаться с их численным превосходством, подумал Грязнов, ощупывая пульс у лежащего без сознания паренька. Коля Панкратов был избит так жестоко, что новые синяки и ссадины легли на старые.
Грязнов присел возле него на корточки, приподнял его голову.
— А ну не застите мне свет! — сказал он, взглянув на оставшегося в дверях, побелевшего от страха надзирателя. Проку от него было мало. В случае чего полагаться можно лишь на себя. Эти, ухмыляющиеся, только и ждут, когда ты проявишь слабость. Дрогнешь голосом или в нерешительности помедлишь.
Два-три лица славянской национальности — не в счет. Они здесь — сявки, их ждет то же самое, что и этого Панкратова, едва закроются двери камеры.
Преступники не имеют национальности, вспомнил он слова новоявленных либералов.
Сюда бы их. В эту камеру. Запереть на полчасика, а потом открыть. И спросить потом: так имеет или не имеет?
Грязнов остановил взгляд на самом молодом заключенном в новеньком тренировочном костюме «Пума». Он с вызовом смотрел на появившегося начальника. Явно ждал, как и его братья по крови, вопроса: кто? И уже знал, что ответить. У него здесь, как он считает, все схвачено и куплено. В том числе и надзиратель, переминающийся с ноги на ногу в дверях. Купим и тебя, казалось, говорили его глаза — наглые, без зрачков, как глаза инопланетянина.
— Статья? — спросил его Грязнов. — За что сидишь?
— Не знаю, — ухмыльнулся тот. — Вот брат купит прокурора, тот скажет.
Остальные заржали. Грязнов поднялся, держа Панкратова на руках.
— За что вы его? — спросил он, глядя на того, кто вступил с ним в разговор.
— А чего вы меня спрашиваете? — удивился тот. — Я что, кому на хвост наступил? Я спал, понятно? Проснулся, когда он с верхней койки свалился.
— И все тоже спали? — спросил Грязнов.
Он стоял в их окружении с Николаем на руках. Понимал, паренька нужно немедленно нести в санчасть. Но для этого надо было еще отсюда выбраться. Могут ведь вытолкнуть надзирателя, погасить свет и устроить темную, похлеще той, что устроили Панкратову. И потом скажут на следствии: спали, ничего не видели, ничего не слышали. Гражданин полковник хотел поднять упавшего Панкратова и сам упал.
— Вы понимаете, что вас всех ждет, если вам пришьют групповуху? — спросил Грязнов, в упор глядя на все того же малого в дорогом спортивном костюме.
— А что я сделал? — опять ухмыльнулся тот. — И вообще, буду отвечать только в присутствии своего прокурора.
Все заржали. Даже надзиратель в дверях ухмыльнулся. Ему явно надоело ждать. Или товарищ полковник хочет установить здесь, в отдельно взятой камере Бутырки, свои законы? Раньше надо было чесаться...
— Будет тебе прокурор, — негромко, глядя на него в упор, пообещал Грязнов и двинулся прямо на него, по-прежнему держа избитого паренька на руках. — И за изнасилование будет, и за избиение...
— Не-а, — мотнул головой «спортсмен», тем не менее уступая дорогу. — Ничего не будет. Меня брат скоро обменяет. На двух пленных. Он их в Чечне купил. Специально у себя держит. Что со мной будет, то и с ними.
И нагло посмотрел на Грязнова. Он был уверен в себе. У него были какие-то свои правила игры.
— Там посмотрим... — кивнул Грязнов, выходя вслед за надзирателем из камеры. Его трясло. Никогда он не подвергался подобному унижению со стороны преступников.
