– Знаете ли, Валентин Евгеньевич, как-то все некогда было.
– Оно остается в силе, – многозначительно проговорил Латников. – Вы все-таки подумайте, подумайте… И вообще, я заметил, вы как-то очень легко, я бы сказал без особой натуги, умеете располагать к себе людей. И характера вам не занимать. Это очень приличные качества. В нашей работе. Так что подумайте…
«Наконец– то удостоился высокой похвалы, -отстраненно подумал Александр Борисович. – И надо же, от кого!»
А вообще– то история с автоматом в осветительной ложе никому не ведомыми путями уже успела распространиться по Петербургу. Причем главным действующим лицом здесь оказался вовсе не автомат, как таковой, а господин следователь Турецкий, героически прикрывший своим телом тело уже государственного значения. Хотя в принципе для покойника нет разницы, каким образом он покинул бренный свет. Однако самое, пожалуй, пикантное заключалось в том, что чиновники разных рангов, поздравляя Турецкого, завидовали ему. Ну да, пикантно и отвратительно. Хорошо, Грязнов вовремя сообразил и категорически запретил любую информацию о том, что оружие было не заряжено. Можно себе представить, какое ликование случилось бы по этому поводу! Вот уж где прошлись бы грязными сапогами по господину московскому следователю!
Коньяк кончался, а заместитель министра наполнялся все большим оптимизмом.
– Напрасно вы, Александр Борисович, несколько пессимистически смотрите на результаты расследования, – прожевывая бутерброд с копченой колбасой и одновременно ковыряя в зубах спичкой, размышлял раскинувшийся на диване Латников. – Лично мне видятся более радужные перспективы…
«Знал бы ты, кто у нас уже сидит…» – слушая его, кивал Турецкий.
Операция прошла с блеском, быстро и тихо. Последнее оказалось самым главным. А к утру следующего дня завершилась и вторая ее часть – обыск в Солнечном, на мызе Монахова, как заметили местные жители, приглашенные в качестве понятых. Там всего хватило – и оружия, и наркотиков, и братвы, проследовавшей в спецавтотранспорт с закинутыми за головы руками. Для петербургского же руководства это дело было представлено как очередная плановая операция уголовного розыска по искоренению организованной преступности в городе и области. Главное же заключалось в том, чтобы случайно не поднять ненужной пока волны.
– Хотелось бы верить… – приветливо улыбнулся Турецкий, думая при этом, что из него наверняка – в другие времена и при иных условиях – вполне возможно получился бы очень даже неплохой дипломат. Ведь главное тут что? Грамотно скрывать свои мысли, стараясь при этом всячески соответствовать собеседнику.
А Латников устал. Это вдруг стало заметно. Видно, волновался все-таки, не будучи уверен в собственных перспективах. А сейчас наконец отпустило.
С тем каждый и завалился на свою полку.
Спали так славно, что едва не проспали прибытие. Латников быстро обрел деловую форму, даже успел пройтись «брауном» по щекам. Рассчитывал ехать прямо в Кремль, что ли?
Турецкий же не торопился, будто чувствовал, что его миссия заканчивается, а дальше непонятная пустота.
Попрощались кратко и деловито. Латников предложил позвонить при случае. Он был уверен, что его кураторство на этом закончилось, остались лишь малозначительные формальности. Турецкий согласно кивал, почему-то уже безо всяких эмоций глядя на лощеного генерала-полковника и ощущая одну усталость.
Латникова у выхода из вагона встретил офицер, отдал честь, доложил о чем-то, взял чемоданчик заместителя министра. Они пошли по перрону к выходу.
Турецкий неторопливо направился следом.
Справа от здания вокзала, у выезда в город, стояли две черные «Волги» с синими мигалками. Турецкий увидел, как Латников словно бы слегка оторопел, даже шаг замедлил. Но от стены здания тут же отделились еще двое офицеров, ловко встали с обеих сторон и даже, кажется, взяли генерала под руки.
Латников замотал головой, обернулся и… встретился взглядом с Турецким. Он еще ничего не хотел понимать, этот генерал-полковник милиции. Не беда, прозрение у большинства людей в аналогичных ситуациях наступает достаточно быстро.
Турецкий спокойно смотрел на Латникова, изображая на своем лице единственно уместную в данный момент истории философскую мысль: всем в конце концов достанется по серьгам.
Впрочем, так народ рассуждает. А народ – он, известно, и есть философ.
