А дело все в том, что первоначально присутствие этой телевизионной публики предусматривалось лишь во время, так сказать, официальной части. Когда говорились главные речи, а гостям разносились коктейли и аперитивы – по желанию. Поэтому большинство телевизионщиков, а было их в общей сложности побольше десятка человек, сразу, закончив работу, разошлись. Осталось два или три человека. Один из них запомнился – крупный такой парень, бородатый, а камера у него как игрушка. Он все вперед норовил вылезти. Взять крупным планом, как они говорят. Так вот, он ушел едва ли не последним. Кстати, даже попозже той конфузной ситуации, когда едва базар не случился. Вот и хозяйка тоже была недовольна – так они называли супругу Саблина. Она просто натуральный выговор устроила администратору, зачем тот оставил телевизионщика. Ужин, мол, это исключительно для своих, и совсем нет нужды показывать по телевидению, что едят и пьют гости. Довольно уже и того, что Саблина постоянно обвиняют чуть ли не во всех смертных грехах. Не хватало лишь чревоугодия.
– А было? – с улыбкой спросил Турецкий.
– Что вы имеете в виду? – насторожился администратор.
– Чревоугодие.
– Ах… это? Ну, разумеется, было. Да и мы постарались, вы ж посмотрели меню. А кухня у нас, если захотите, можете сами убедиться. Милости просим, поближе к вечерку.
– Не исключено, ох, не исключено! – подмигнул ему Турецкий, чем явно расположил к себе. Официальные лица, да еще из Москвы, к тому же расследующие происходившие у тебя неприятности, обычно не вызывают положительных эмоций у обслуживающего персонала.
Наконец вернулись к мимолетному эпизоду, несколько сконфузившему хозяина и его гостей. Постоянное упоминание о нем говорило Турецкому, что этот легкий дебош, объясняясь русским языком, явился невольно тем рубежом, который сыграл какую-то пока непонятную роль в плавном течении презентации.
Турецкого интересовало, что было дальше. Ну хорошо, возник шум, разворачивалось нечто напоминающее скандал в благородном семействе, так? Жена приревновала красотку к мужу? Или сама красотка ляпнула что-то непотребное? А дальше-то? Ее вывели из зала? Кто?
Стали снова вспоминать. Ну вывели, это точно. Швейцар – молчавший дотоле седой, вислоусый дядька гренадерского роста – сказал, что был лично свидетелем того, как пьяная барышня была выведена из зала несколькими тоже не совсем трезвыми молодыми людьми и сидела после, причем довольно продолжительное время, в фойе, у зеркала.
Швейцар поднялся и пошел показывать, где и как это все происходило. И несколько человек так и колготились вокруг нее, так и колготились.
– А чего им надо было? – задал наивный вопрос Турецкий.
Швейцар без всякого почтения посмотрел на него: взрослый же человек, нормальный вроде мужик, а таких простых вещей не понимает!
– Чего, извини, гражданин следователь, поддатые мужики от пьяной телки хотят? Или объяснять надо?
– Ну и что? – продолжал в том же духе Турецкий. – Удалось кому?
– А вот и нет! – ухмыльнулся швейцар.
– Неужто всем отказала? А сама уехала?
– Да куда ж ей, мать моя, извини… Она ведь, как я мыслю, не одна была тут, а с охраной.
– Важная, значит, персона?
– Ну важная или нет, это нам неизвестно. Но что она за столом с самим сидела, а охранник ее этот в дальнем углу, я заметил, это могу подтвердить со всем нашим усердием. Вот он, как помнится, покинул заведение, а после меня и подзывает. Надо, говорит, отец, домой ее везти. Поспособствуй, а то я – это он, значит, – ее «личка» – так и назвался, – но меня она ни в жисть не послушается, а битье с разгромом зеркала устроить вполне может. Ты, говорит, только помоги ее вывести, а дальше я с ней управлюсь, машина имеется.
– И что потом?
– Ну так… Я подошел, сказал, а в ответ она мне объяснила, куда я сам должен отправиться… Нехорошо женщине да такие слова и выражения. Это, извиняюсь, только отдельные барышни себе в наше время позволяли, а нынче у каждого одни блядки, прости господи, на уме. Да на языке. Словом, справились мужики, что ее окружали, к двери помогли подвести. А чего? На дворе-то тепло. Кофточка такая, легкая. Ну и забрал ее тот мужик, повел к машине. Крепкий он, как взял под локоток, так она сразу и притихла. И увез ее, я видал, в красной машине. Не знаю, как называется.
– Домой, значит?
– Ишь ты! – хитро засмеялся швейцар. – Если б домой, а то, поди, на блядки. Всех парень обошел!
– Почему так думаете?
– А вы видали, чтоб охранник кому-нибудь сотенную совал: помоги, мол? Вот и я, сколько живу, тоже не видел. Как пить дать пистонить повез, архаровец…
– Молодец, отец. А что это он у тебя – то мужик, то парень? Архаровец вот еще.
– Так крепкий он. И не так чтоб молодой совсем. Как ты, к примеру. Высокий, светлый такой. А по мне-то, всё мальчишка. А почему архаровец? Так нагляделся я за жизнь на тех военных. Я их за версту носом чую.
– Значит, военный. Или бывший, так? Высокий, светлый… Собой-то как, ничего?
– Не, – поморщился швейцар, – чухня скорей… Ты перед ним молодцом!
– Ну спасибо, – улыбнулся Турецкий. А сердце заколотилось. Неужели десятка?!
Нет, нельзя торопить удачу. Сама придет.
Турецкий позвал Чибисова, который продолжал расспросы в зале, чем наверняка уже до смерти там всем надоел.
– Попрошу тебя, Юра, сесть сейчас с… простите, как вас по имени-отчеству?
– Иван Данилович. Морковкины мы.
– Превосходно. Сядь с Иваном Даниловичем и запиши в протокол все, что он тебе сейчас повторит. А я вас прошу повторить по возможности слово в слово. Впрочем, если еще какие-то детали всплывут, ради бога. Кстати, Юра, у тебя случайно с собой нет того фоторобота, который вам помогла составить девица Стругова? Ну того самого мужика?
Чибисов достал из записной книжки и протянул фото шесть на девять, где был изображен вполне возможный Светличный. Одна беда, был он в темном парике. Как она описала.
– А нового нет? Что у нас уже составили? Хотя откуда? Ну давай на удачу, посмотрим… Иван Данилович, я вам покажу фотографию, а вы посмотрите и скажите – есть ли в ней что-то общее с этим вашим «личкой», как тот себя назвал? Но учтите, что темные волосы здесь могут быть обычным париком.
Морковкин долго рассматривал фотографию, наклонял голову то вправо, то влево, морщился, вздыхал, наконец изрек:
– Ничего не могу сказать, похож. Но не шибко. Я ж говорил – чухня. Тут-то худой, – он двумя пальцами провел себе по щекам, вдоль усов, – а глаз невидный. Мелкий глаз, с косинкой… А может, похож? – спросил у Турецкого с надеждой. Видно, очень уж хотелось ему помочь в таком деле.
Александр Борисович не стал продолжать расспросы, а позвонил Гоголеву, поинтересовался, где Славка. Тот взял трубку. Турецкий попросил экстренно доставить в «Павлин» самый последний вариант фоторобота Светличного.
