Турецкий позвонил в комиссию и узнал, что Найденов уже на месте.
Он встретил следователей настороженно, это было сразу заметно. Когда ему сообщили о Турецком, он неприязненно поморщился. Ну при чем здесь Генеральная прокуратура? Трагический, но ведь, увы, и достаточно рутинный случай. Они что там себе думают? Может, считают, что в испытуемую машину террористы сунули бомбу? Помешались, честное слово, на этих террористах! Или подозревают, что сами летчики совершили диверсию? Или что испытывают заведомый брак, и тогда диверсантами окажутся конструкторы и инженеры? Как-то вся эта подозрительность противно припахивает известным нашим прошлым… Проводится же — и это известно — следствие по поводу случившегося, но все его окончательные выводы, а также меры ответственности каждого виновного определятся не ранее, чем подведет итоги и скажет свое последнее слово комиссия, дураку же понятно! Зачем же еще Генеральная?
Вот все это он и собирался высказать в глаза старшему следователю, как его…
Но Александр Борисович, уже по выражению лица предвидя острую неприязнь, постарался максимально смягчить атмосферу.
— Здравствуйте, Валерий Леонидович, — с благожелательной улыбкой сказал он. — Извините, что отнимаю ваше дорогое время, но, если позволите, займу не более пяти минут.
— Полагаете, что за пять минут сумеете понять то, над чем наша комиссия возится и еще будет возиться неизвестно сколько времени?
«Ах ты мать честная, сколько неприкрытой иронии!»
— Даже и не пытаюсь, — продолжая улыбаться, ответил Турецкий. — Меня абсолютно не интересует техническая сторона вашей деятельности. Вы — специалисты, а я — нет.
— Это хорошо, что понимаете.
— Ага, — простецки кивнул Турецкий. — Но вы, простите, не дослушали. А волнует меня моральная сторона. Так я отниму все-таки пяток минут? И позволите присесть?
— Да, конечно. — Найденов кивнул по очереди Турецкому и Платонову.
— Может быть, вы уже в курсе того, что на имя Президента пришло письмо от группы летчиков-испытателей относительно того, чтобы погибшему Мазаеву было присвоено звание Героя?
— Да, — сухо кивнул Найденов, — я в курсе.
— Я успел побеседовать со многими людьми, причастными, так или иначе, к этому делу. Мой коллега Платон Петрович с вашего, надо понимать, разрешения ознакомился с некоторыми материалами и первоначальными выводами комиссии, которую вы возглавляете. То есть в общих чертах мы тоже в курсе.
Найденов демонстративно посмотрел на свои наручные часы.
— Вы будете смеяться, Валерий Леонидович, но я практически заканчиваю. Объясняю, зачем я к вам приехал. Президент попросил меня лично разобраться, почему ваша комиссия возражает против того, чтобы человека, до последних минут своей жизни спасавшего репутацию известного конструкторского бюро, а также сотни ни в чем не повинных людей, — я знаю, о чем говорю, я случайно оказался среди них и собственными глазами наблюдал аварию — наградили посмертно высоким званием? Которого он давно заслужил всей своей жизнью. Не говоря о смерти… Ответьте мне, пожалуйста, на этот вопрос, и мы с коллегой немедленно оставим вас в покое. А касательно президентской просьбы, можете позвонить на Старую площадь и поинтересоваться у зама главы Администрации Михаила Александровича, он охотно подтвердит, ибо полностью в курсе дел. Извините, у нас остается еще одна минута.
— Да будет вам… — нахмурился Найденов. Ну точь-в-точь Мюллер, выговаривающий Штирлицу. Он даже и похож был отдаленно на известного «киношного» группенфюрера. — Скажите, если не секрет, кто конкретно против этого?
— А это, видимо, тот самый редкий случай в нашей с вами практике, когда каждый сам по себе «за», а в сумме получается «против». Это, с вашего позволения, какая-то, понимаете ли, другая математика. Или время диктует, чтобы при сложении плюсов в результате получился минус? Вроде бы абсурд, а сухой остаток показывает, что такое, оказывается, вполне возможно.
— Так ставите вопрос? — Найденов похмыкал, почесал лысину. — А с кем вы успели встретиться? Надеюсь, это не тайна следствия?
— Вовсе нет. Беседовал со Щетинкиным. С известным вам Сан Санычем…
— Что, старик вас принял? — удивился Найденов.
— Да, хотя несколькими часами ранее прилетел из Ульяновска.
— Симбирска.
— Ну да, я по старой памяти. И очень, видно, устал. Но долго не отпускал, поговорили. Я еще в детстве мечтал с ним познакомиться… «На яме», как у вас говорят, был. А только что совершили экскурсию на «Дымку». Посидели, осмотрелись, выслушали пояснения специалиста.
— Воображаю…
— Нет, вполне доходчиво. Но у нас, извините, время?
— Да, время… — нарочито тяжко вздохнул председатель комиссии. — А что сказал Александр Александрович? Мнение Щетинкина я знаю, читал его показания комиссии.
— А что мог сказать бог по поводу своего любимого ученика? Напомнил мне историю с крышкой гроба. «Посидел» со мной в кабине самолета, «показал», что и как, — в кавычках, разумеется. И полностью разделил возмущение по поводу ведомственного равнодушия. А это уже без кавычек.
— И вы ему полностью поверили?
— А вы бы — нет?
— Так сами ж только что сказали: ведомство! Подразумевая полную нестыковку? Крыловский «квартет»?
— Нет, хуже. В «квартете», ежели помните, просто не умели, хотя и хотели. А тут и то, и другое вместе, со знаком минус. — Турецкий неожиданно рассмеялся.
Посмотрев на него, невольно улыбнулся и Найденов.
— А ведь вы в чем-то правы… Да вот как объяснить, чтоб шпионажем не запахло? Ярлыками…
— Тут мне один приятель как-то такую вещь сказал, — продолжал улыбаться Александр Борисович. — Очень, говорит, верные слова в «Интернационале»: «Кипит наш разум возмущенный!» И прежде кипел, и сегодня продолжает кипеть. Но за долгие годы постоянно совершенствовали свои умения и механики, они придумали такой хитрый котел, в котором кипеть может что угодно и сколько угодно времени, а котел все равно не взорвется. Знаете почему?
— Любопытно.
— А потому что там масса незаметных дырочек, через которые спускается пар. Причем сам по себе. Даже и без особых усилий со стороны старшего механика. Ничего? А вы все про шпионаж… Это уже даже не смешно.
— Так что вы хотите в данном, конкретном случае?
— Ничего сверх того, чтобы узнать ваше личное мнение.
— Но оно может расходиться с мнением некоторых членов комиссии, не так ли?
— Я полагаю, что мнение генерала Найденова, пусть высказанное и в частном порядке, стоит, как говорится, мессы в Париже.
— Вы сказали в частном порядке?
— Я сказал: «пусть и…», что совсем не исключает и официальной точки зрения.
— Ну, хитер! Хорошо, я, в общем-то, догадываюсь, кого волнует моя точка зрения. Обещаю вам снять ненужное напряжение в этом вопросе. Сан Санычу, если увидитесь раньше меня, самый горячий привет. Извините, теперь уже действительно время.
