Однако оговорка «практически все» как раз и не означает полного единодушия среди экспертов, то есть летчиков, инженеров, врачей, метеорологов и прочих специалистов, работающих в комиссии по расследованию катастроф. Значит, у кого-то оставались еще сомнения в том, что пилот делал все абсолютно правильно, но объективные обстоятельства оказались сильней. Кто-то продолжал ставить во главу угла «человеческий фактор». Чье здесь влияние? Да конечно, в первую очередь разработчиков самолета. Кто ж захочет перечеркнуть свой труд? А если уж рассуждать, положа, что называется, руку на сердце, то кто, вообще-то, позволит какому-то разработчику заявить во всеуслышание, будто изделие несовершенно и требует, возможно, даже и недоработки, а коренной переработки? Где мы живем? И в каком обществе? Как говорится, «пардон-с на одну минуточку, господа хорошие, разрешите выйтить?»…
Ну ладно, может, и утрировал Александр Борисович, да и наверняка утрировал, но смысл от этого, к сожалению, не менялся. И следовательно, даже самая объективная комиссия будет постоянно находиться под прессом различных влияний. А окончательное решение может зависеть от позиции председателя комиссии. Вот с ним теперь и намерен был встретиться Турецкий. А заодно и самолетик поглядеть, проверить для себя основательные претензии Сан Саныча.
Но оказалось, что Найденова нет на месте, он выехал «на яму». Сказано это было как само собой разумеющееся и не нуждающееся в дополнительных объяснениях. Турецкий взглянул на Платонова, и тот понимающе кивнул. Чтобы не выглядеть профаном в глазах приятной женщины, объявившей об этом, Александр Борисович лишь поинтересовался, когда председатель вернется «с ямы», и попросил передать ему, что с ним очень хочет поговорить старший следователь… и так далее. Расстались, покоряя друг друга вежливыми улыбками.
— Куда двигаем? — спросил Александр Борисович, когда вышли из здания конструкторского бюро.
— Поедем, тут недалеко, — ответил Платонов.
Его уже знали и особой проверкой не мучили, дополнительных «вездеходов» не требовали. Посмотрели на проходной аэродрома документы, отметили себе в регистрационной книге допотопного образца и разрешили проезд к ангару.
Платонов быстро нашел нужного человека, вместе с которым они и прошли к ярко раскрашенному самолету, стоящему в глубине огромного ангара. Машина оказалась довольно-таки внушительной. Это снизу, с земли, она казалась оранжево-золотистой пчелкой на расстоянии двух или трех километров, а тут, когда стоишь рядом, вполне впечатляет.
Турецкий еще раз мысленно представил себе, что было бы, если бы этот самолет рухнул на головы людей. Вспомнил и ту воронку, которую видел на месте катастрофы, в лесу, и только сейчас понял смысл выражения той женщины: «выехал на яму». Да, долго бы пришлось разгребать тем, кто по случаю остался бы в ту окаянную субботу в живых, останки остальных жителей поселка Солнечный, оказавшихся «в яме»…
Механик Гриша, который получил специальное разрешение руководства ОКБ показать следователям опытный образец машины, открыл дверцу самолета и выкинул наружу трап. Поднялись в кабину пилотов. М-да, с ходу отметил Турецкий, тесновато, ничего не скажешь…
Гриша стал объяснять, что к чему, кто где сидит, а после наводящих вопросов Платонова заговорил уже конкретно, что, по его пониманию, могло происходить в кабине во время последнего злополучного испытания. Он предложил Платонову занять место Петра Щетинкина, а Турецкий уселся в кресло Мазаева. Взялись за рога штурвалов. Механик же продолжал говорить…
Ну вот, представлял Александр Борисович, начался этот проклятый флаттер. Самолет перестал слушаться управления. Однако усилиями двоих летчиков удалось отвести его от города Раменское, куда он наверняка бы и упал. И о чем им все время напоминала «земля». Отвели в сторону. С «земли» снова поступает команда покинуть машину. Действительно, ее пора бросать, ибо она практически стала неуправляемой. И тут обнаруживается, что самолет падает на поселок, который словно возник из небытия. Вот не было его здесь, да и не должно вроде, а он есть. И уже совсем близко.
— Они ж нынче как грибы возникают, — развел руками механик Гриша. — Все они тут, на аэродроме, полностью в курсе дел.
И вот теперь летчики вынуждены надеть парашюты…
— А что, Гриша, — спросил Турецкий, — я видел, как испытатели всегда затягиваются ремнями парашютов. Разве в данном случае было не так?
— Сейчас я вам принесу, — кивнул тот, — а вы попробуйте.
Он принес два приличных рюкзака, сказал:
— Вот наденьте оба и садитесь на свои места, а там поглядим…
Поднялись, надели, затянули ремни, уселись в кресла пилотов. Турецкий попробовал взяться за штурвал, дотянуться до приборов…
Нет, с непривычки, конечно, трудно. Так ведь это он даже не имитирует действий летчика, а просто сидит. А надо работать! Ладно, снимем, поскольку и Щетинкин говорил, что, имея на себе парашют, управлять машиной чрезвычайно трудно.
— В гражданской авиации парашютов для пилотов вообще не положено, — сообщил Гриша.
— Вероятно, чтоб не было соблазна покинуть самолет, оставив пассажиров на волю судьбы? — сострил Платонов.
— Между прочим, и это тоже, — без тени юмора согласился Гриша. — Но испытатели приравниваются к военным летчикам, а тем положено в обязательном порядке. Кстати, и Мазаев со Щетинкиным тоже военные летчики-испытатели. Но, поскольку в парашютах управлять машиной им было сложно, то они находились вот здесь. — Гриша положил рюкзаки сбоку и сзади кресел пилотов. — И когда поступила команда, Мазаев взял управление на себя, а Щетинкину приказал надеть парашют, после чего стал то же делать и сам. И теперь последнее…
Гриша подошел к дверце и открыл ее.
— Вот, глядите. Пошла команда. Щетинкин покидает борт. А Мазаев, он уже с парашютом, продолжает тянуть самолет в сторону от поселка этого проклятого! Высота вот здесь, — ткнул он пальцем в приборы, — критическая! Ну, в смысле, чтоб понятно было, прыгнуть-то иной раз и можно еще, но только парашют не успеет раскрыться, и тогда… да хоть и не прыгай, конец один… В общем, с высотой — полная хана, машина бреет верхушки деревьев, а надо еще выпрыгнуть, а для этого вон оттуда, с вашего места, добраться вот сюда… Дверца-то не рядом. Понятная картина?
Турецкий вдруг зябко передернулся, почувствовал, как ему, словно морозцем, просквозило спину. Неприятное такое ощущение. Вспомнилось из далекого прошлого… «У меня еще оставалось время, порядка трех секунд… Я сел и подумал…» Нет, это все уже из области нереального. Невозможного. А сколько секунд оставалось Алексею Мазаеву, если на все падение ушло меньше минуты? Но ведь успел же он однажды выпрыгнуть «из-под крышки гроба»? Но там он был один. И под самолетом не было людей, которые могли стать жертвой катастрофы…
Да, картина, по выражению механика Гриши, была более чем понятной.
И следователи оставили борт. Не в аварийном порядке, а по лесенке трапа. Как солидные граждане, как возможные «крутые бизнесмены», для нужд которых, возможно, и планируется этот самолет. Хотя они, кажется, предпочитают самолеты иностранных фирм, того же «Боинга», к примеру…
