Но он, кажется, еще сомневается. Значит, надо нанести еще удар. И Турецкий буквально в двух словах пересказал судье суть телефонного разговора Виктора Кожаного с подполковником Затыриным — этим-то материалом Рашид Закаевич разрешил ему воспользоваться при необходимости. Видимо, судья был отчасти в курсе — одна ж компания, а правильнее, шайка-лейка, наверняка что-то слышал. И оказался прав. Аргумент добил Слепнева, он понурился.
— Что вы будете со мной делать? — тихо спросил он.
— Лично я обещаю вам добиться, чтобы вас вышвырнули с позором из судейского клана и отдали под суд. Я недаром сегодня спросил вашего дружка Керимова, откуда у вас все эти дворцы-замки. Вы успели у мэра обсудить и эту тему. А я в этой связи в свою очередь постараюсь сделать так, чтобы вопрос о конфискации нажитого преступным путем имущества стал для вас и ваших приятелей самым насущным и острым в оставшейся жизни. Чем занимается сейчас Ираида Михайловна?
Слепнев вздрогнул так, будто его сильно ударили.
— А... а... какое отношение?.. Она ничего не знает!
— Самое прямое. А раз, говорите, не знает, я просто уверен, что ей будет безумно интересно узнать, какая судьба ее ожидает в ближайшем будущем.
— Я умоляю!.. Она... это... она спит! Рано ложится, — нашелся судья.
— Гурген Самсонович, проверьте, — обратился Турецкий к Филе.
— Что? Что он хочет с ней делать?! — почти взвизгнул Слепнев.
— Успокойтесь, уж насиловать-то ее никто не собирается, эту вашу кариатиду. Тьфу, прости господи... Все же посмотрите, Гурген.
Филипп, пошарив по карманам безвольного судьи, вынул ключи и неслышной тенью скользнул прочь из беседки. Дело сделано, и оставлять в пиджаке судьи своего «клопика», Агеев не собирался. А найти в доме твидовый пиджак — невелика проблема, не такому учили...
Хозяйка спала где-то на втором этаже, оттуда доносился ее могучий храп.
Дверь бесшумно закрылась за Агеевым. Поворачивать в замке ключ он не стал, лишний шум был не нужен. И когда вернулся в беседку, кивком головы показал Турецкому, что все в порядке, дело сделано.
— Вы поняли, что я вам сказал? — суровым голосом завершил, видимо, свой разговор с судьей Александр Борисович.
— Я понял, — коротко согласился тот.
— Одно только слово, и я вас — вот с его помощью, — Турецкий показал рукой на Филиппа, — раздавлю и размажу по земле как последнюю гниду.
— Гниды обычно маленькие бывают, — серьезно вставил Филя.
— Вот и я про то. Одно слово, запомните! Один звук! И все, что вы мне рассказали, станет достоянием ваших подельников. А они уж вас не пощадят, можете мне поверить.
— Я обещаю, — тонко пропищал Слепнев. — Но и вы...
— А я вам ничего не обещал! И не собираюсь. Просто повторяю: заткнуть свою пасть — это исключительно в ваших личных интересах. А теперь мы уходим, а вам я советую пойти и помыться, от вас воняет. Пошли, Гурген Самсонович.
— Ну что он? — спросил Филипп, когда они вышли за ворота.
— Полное ничтожество. Но я его, кажется, дожал. Будет молчать. Ну а если не сможет...
— Отдадим на съедение? — усмехнулся Филя.
— Этого, как я понял, он и боится больше всего...
...Утром, делая вместе с Поремским зарядку на открытом воздухе, Александр Борисович увидел подходящую к ним директрису пансионата — полную, представительную и вполне еще симпатичную даму в тугом, отглаженном белом халате. Вид у нее был весьма озабоченный.
— Вы не слышали ужасную новость? — В глазах ее ощущение кошмара явно перемешалось с непонятным восторгом.
— Что случилось? — Турецкий так и застыл с открытым ртом.
— Да с утра уже только об этом все и говорят! Ночью застрелился судья Антон Захарович Слепнев. Он часто сюда приезжал отдыхать. — Она вдруг отвела глаза в сторону. — Очень был... хороший человек.
— А почему? — глупо спросил Александр Борисович, переглянувшись с Поремским, который тоже прекратил упражнения.
— Да кто ж знает? — Мадам была рада обсудить «ужасную новость» с посторонними людьми. — А может, и не сам, вполне, я думаю, могли с ним расправиться и бандиты, которых он постоянно преследовал...
— Могли и бандиты, — согласился с ней Поремский. — А самому-то зачем? Какая причина? Вот вы, милая, приятная женщина, что скажете?
Турецкий непроизвольно отвел глаза, а в директрисе вдруг проснулось запоздалое кокетство:
— Ну, знаете ли, мужчины, причины у вашего брата бывают очень разные. Очень! — резонно заметила она, сама не догадываясь, насколько точно попала в цель.
4
Показалось, что они подошли к какому-то критическому рубежу, после которого ситуация начала стремительно обостряться и одновременно проясняться. Причем в разных направлениях.
Первым позвонил из областного центра Грязнов и сообщил потрясающую новость.
Разговор с Седлецким по поводу объявления сбежавшего Умара Умарова в федеральный розыск практически немедленно возымел свое действие. Сегодня на рассвете позвонил дежурный по ГУВД и попросил у Гряз- нова разрешения дать его телефонный номер майору Умарову, который хочет сообщить что-то важное и срочное. Позвонивший следом майор не стал тянуть вола, а с ходу сделал заявление: он готов немедленно прибыть туда, куда ему укажет генерал Грязнов, чтобы сделать чистосердечное признание.
Естественно, Славка велел ему явиться в гостиницу, к себе в номер, где и допросил.
Умаров поступил, со своей точки зрения, абсолютно грамотно. Он обвинил во всех смертных грехах городское руководство Воздвиженска, которое, по существу, само распорядилось силами ОМОНа в своих собственных, как показали события, интересах.
Нет, майор не снимал вины и с себя как командира специального подразделения. И его вины не смягчало даже то обстоятельство, что он фактически ничего не видел и лично не принимал участия в задержаниях и избиениях, которые, к сожалению, имели место. Сам же он, оказывается, всю ночь прогостевал, считай — пропьянствовал в доме подполковника Затырина, своего старого знакомого, полагая, что его, майора, присутствие на зачистке совсем не обязательно. Ничего необычного делать его сотрудникам не предполагалось. Они только задерживали тех, на кого указывали местные блюстители порядка, а уже те сами допрашивали задержанных и сообщали им об административной ответственности за разного рода нарушения. А то, что произошло на деле, в буквальном смысле его страшно шокировало. Даже испугало. Вот он и проявил слабость, по причине которой несколько дней не являлся на службу.
И подаваться в бега Умаров тоже не предполагал. Просто был в глубоком расстройстве, можно сказать, даже в шоке от нараставших слухов. Но теперь он четко осознал свою глубокую вину и явился, чтобы принять любое наказание, которое положено по закону за подобного рода превышения. Этого он хоть не скрывал, назвав вещи своими именами.
