— У нас, чтоб вы знали, без слова Савелия Тарасовича никакие дела не делаются.
— Теперь понятно. Значит, лично вам отдал приказ мэр, а уж вы довели его до своих сотрудников, я правильно понял? После чего они и предприняли меры... э-э... самозащиты, так?
— Получается, так.
— Хорошо, записываем... И заявления от пострадавших у вас имеются?
— Все есть, все... — Затырин раскрыл папку с пухлой кипой исписанных бумаг — сплошь заявления пострадавших от рук митингующих.
— Это хорошо, это правильно. Ас обратной стороны имеются? От той же Котовой, например?
— Есть... где-то, — пожал плечами Затырин. — Но мы его еще не рассматривали, времени не хватает, Александр Борисович, — пояснил он.
— Но от своих-то вы успели рассмотреть? И, поди, уже приняли по ним соответствующие решения, да?
— А вот, собственно, на следующий день, когда началась та же катавасия, то же несанкционированное, понимаете, безобразие, но только уже с применением, как мы квалифицировали, вспомогательных средств и битьем окон, вот тут нам и удалось вычислить окончательно и даже изолировать группу зачинщиков из наиболее активно действующих против милиции преступных элементов.
— Понятно, так и укажем, — кивнул Турецкий, записывая. — Хочу уточнить: вы имели в виду женщин, да?
— А чего — женщины? Они дрались, между прочим, так, что не всякий мужик устоит! Врачи потом зафиксировали у пострадавших многочисленные ссадины, порезы и целый ряд других следов насильственных действий.
— Простите, врачи где это фиксировали? — без тени улыбки, почти наивным тоном спросил Турецкий. — Прямо там же, на столах следственных кабинетов в И ВС, где ваши молодцы насиловали тех женщин, да? Или уже когда женщин отпустили, пригрозив им публичным позором? Уточните, пожалуйста.
Турецкий опустил глаза к протоколу, готовый записывать ответ, и услышал напряженное сопение подполковника.
—Да, Павел Петрович, и еще, не сочтите За труд, списочек тех лиц, которые конкретно допрашивали женщин, тоже мне представьте. Уж они-то вам хорошо известны. А то рассказывают, будто ваши доморощенные дознаватели в последнее время работали исключительно в масках, и потому трудно определить, кто из них отличился больше других. Однако с достаточной определенностью сегодня уже можно сказать об одном, довольно рослом сержанте с золотыми фиксами во рту...
Турецкий в упор, открытым и бесхитростным взглядом уставился на Затырина и успел заметить метнувшуюся у того в глазах растерянность.
Этот тип, которого накануне видел здесь, в кабинете, Александр Борисович, снова всплыл в заявлениях, полученных Турецким от Гали Романовой. Он оказался наиболее активным участником насилий в И ВС, куда доставили женщин, задержанных на митинге под окнами администрации, и затем также верховодил, когда с девчонками «разбирались».
— Так вот, — продолжил Турецкий, сделав вид, что ничего не заметил, — этот сержант зафиксирован в нескольких заявлениях от женщин. Надо понимать, так он, видимо, мстил за свою стертую об асфальт физиономию, да? Ладно, и о нем поговорим отдельно. А теперь давайте, Павел Петрович, о делах, которые с вашей подачи возбудила прокуратура. Я слушаю вас. И записываю...
Собственно, писать было нечего. Это Турецкий таким образом изводил подполковника.
Побывавший еще вчера у Керимова Володя Поремский уже сообщил, что прокурор межрайонной прокуратуры выбрал хитрую и в некотором смысле не слишком опасную для себя тактику. В отличие, скажем, от Затырина, человека, вероятно, излишне самонадеянного и недальновидного, Керимов не выбрасывал заявления граждан в корзину, а приказал складывать их в одну папочку. Уголовные дела по ним не возбуждались, потому что у «якобы пострадавших» пока не хватало убедительных доказательств, подтверждающих факты учиненного над ними насилия.
Врачам, например, местной клиники, как уже знал Турецкий из показаний, собранных правозащитницами госпожи Тимофеевой, было категорически предписано руководством города не фиксировать следов избиений и вообще ранений у населения, относя их к обычным бытовым травмам. Шел, споткнулся, упал. Необходимую врачебную помощь оказывать можно сколько угодно, однако какие-либо официальные документы на этот счет выдавать на руки пострадавшим категорически запрещалось. А нет документа — нет и дела.
Кроме того, и с собственными свидетелями у этих «мнимых пострадавших» было туго. Большинство из таких свидетелей сами оказывались в той или иной степени причастными к беспорядкам и, значит, не могли нарисовать следствию объективную картину происшедших событий. А те полтора десятка мужчин, которые были задержаны в момент их «безобразных бесчинств при нападении на здание администрации», — с ними никаких трудных проблем не возникло. Еще во время стычки были профессионально зафиксированы с помощью видеозаписи камни в их руках, палки, остервенелые лица и прочее, что являлось наглядным доказательством их вины. А виноватый где должен находиться? Правильно, в следственном изоляторе.
Вот так мило и доходчиво объяснял Иннокентий Мурадович молодому следователю-москвичу ситуацию в городе. И показывал папки с возбужденными делами по целому букету статей Уголовного кодекса. Тут тебе и предварительный сговор, и хулиганство, и организация массовых беспорядков, и призывы к активному неподчинению законным требованиям представителей власти, и умышленное причинение разной степени тяжести вреда здоровью. Уголовные дела в отношении этих граждан расследуются, всем им, без исключения, уже выдвинуты соответствующие обвинения. Так что здесь события происходят в жестких рамках российской законности.
Формально Керимов был прав. И он чувствовал эту свою правоту. А вот Затырин подобным отношением к делу похвастаться не мог. Именно поэтому и выбрал его своей мишенью Александр Борисович.
Турецкий отчетливо представлял себе этот тип людей — наглых и самоуверенных, по причине абсолютной их веры в полную поддержку со стороны начальства, и жалко трусливых, когда такая уверенность вдруг способна в одночасье разрушиться. Вот тут полная катастрофа, но загнанный в угол зверь может оказаться опасным для других и продемонстрировать необычайную ярость. Значит, надо держать его в таком напряженном состоянии, чтобы у него постоянно возникали только мысли о спасении собственной шкуры, но никак не о встречном нападении. И снаряды тоже должны ложиться все время рядом, в самой непосредственной близости, но не точно попадать по цели, оставляя при этом надежду, что, мол, глядишь, и пронесет. Вот это ощущение «глядишь — пронесет» как бы исподволь и поддерживал в подполковнике Александр Борисович. И не столько обвинял его и сотрудников милиции в нерадивости, сколько сетовал на то, что «так получилось». Вроде это и ему совершенно ни к чему, но раз уж так легли карты, никуда не денешься, приходится копаться, выказывая при этом определенное сочувствие людям, подобным господину подполковнику.
Плавится душа, когда ты чувствуешь, что тебя охотно призывают в соучастники, сам исполняешься доверием, и уже никаких сомнений не остается в том, что пронесет нелегкая. А что начальство строгое, так на то оно и есть начальство, нельзя ему без строгости. Главное же, что оно все понимает...
