Евгений его обрадовал, сообщив, что убывает в Сибирь завтра, во второй половине дня. А на сегодня у него намечено одно сугубо личное дело. Раскрывать дальнейшие планы Осетров не стал. Да и что говорить-то? Что, судя по тону Алены во время их телефонного разговора, она пока ни о чем не догадывается? Что свою роль передаточной инстанции она с успехом выполнила, а теперь имеет полное право отдаться своим чисто женским вожделениям и желаниям? Неловко же вести с мужиками этакие беседы, более напоминающие интимные бабские сплетни! Ну магнитофон – это, может, и неплохо, отчего ж не записать? Только ведь опять же с какими глазами он станет демонстрировать им вздохи и стоны отлетающей в небытие Алениной души? Она ж не любит сдерживать свои эмоции и орет иной раз так, что нехорошо даже становится – помирает баба, да и только. Ах, каким орлом чувствовал себя в такие моменты Женя… И что, они хотят это все послушать? И больше ничего? Нет, все-таки, несмотря ни на что, испытывал он к этой женщине какие-то весьма смутные чувства – тут было и телесное притяжение в первую очередь, и то, как она вообще подавала себя, – с ней не скучно. А что касается любовных признаний, то это – понимал Евгений – вполне могло быть вызвано и просто каким-нибудь особым ее ощущением момента. Случайностью. И называть их отношения правильнее всего было бы старинным выражением: любовная связь. Не любовь, здесь путать не надо. К примеру: он состоял с ней в любовной связи. И все понятно: она, естественно, не проститутка, но и не… ну да, не невеста. И если бы так у него с Аленой продолжалось и дальше, но только без всех этих шпионских страстей, он бы не стал возражать. Ему казалось, временами, конечно, что и она бы тоже…
Осетров подъехал в Калошин переулок и сразу увидел знакомую «тойоту». Других машин поблизости не было. Ну правильно, они же обсудили уже этот вопрос с Денисом: операция закончилась удачно, так что дальнейшее наблюдение, пожалуй, не принесет ничего интересного. Зачем тратить ненужные усилия?
Он хотел уже выйти из машины, но заметил, как распахнулась дверца «тойоты». Нате вам, пожалуйста, она, оказывается, ждала его на улице!
Подошла к его «Ниве».
На ней был темный брючный костюм, ладно сидевший, а ее толстая коса спрятана под шляпой типа мужской. Симпатично она выглядела. И Алена с ходу полезла на соседнее с водительским сиденье. Вмиг обхватила Женю обеими руками и прижала к себе с такой неженской силой, что у него малость перехватило дыхание. Женя повернул к себе ее лицо и с большим желанием впился в ее губы. А ее руки уже проникли под его пиджак, пальцы тискали его грудь, скользнули к лопаткам…
– О господи, – простонала она с придыханием, – как я хочу тебя…
Но тут ее пальцы наткнулись на кобуру у него под мышкой и гримаса исказила ее лицо.
– Как мне надоела эта проклятая сбруя!
– Давай сниму, – тут же предложил он, снова припадая к ее губам, а руками сжимая ее плотные ягодицы.
– Ой, да не надо… – задыхаясь, прошептала она. – Я больше не могу… Нет! – Она дернулась и выскользнула из его рук. – Так я не хочу! Эта проклятая машина не приспособлена, нет… Давай махнем куда-нибудь подальше?
– Может, к тебе?
– К черту! Мне осточертела моя берлога! А к тебе нельзя? – спросила вдруг с надеждой.
– Ну почему же! – Женя даже обрадовался. Очень удачно. Ведь и матери сегодня нет дома: ее спровадил-таки в театр Юра Гордеев со своими связями. Не в Большой, правда, еще не сезон, а в «Сатиру», но тоже неплохо. – Умница! – обрадовался он. – Мчимся! Мать у меня сегодня гуляет…
Когда подъехали к его дому, Алена стала внимательно оглядывать подъезд, пустую лавочку возле него. Народу не было. Поднялся ветер, закрутил пыль и первые жухлые листья по асфальтовой дорожке. И все равно она чувствовала себя не очень уютно в чужом для нее месте. Осетров понял, что ее заботило: ну конечно, лишние взгляды. Улыбнулся и подогнал машину к самому подъезду.
В квартире, когда она снимала свою шляпу, он взял ее сумочку и подивился, какая она тяжелая.
– Там фляжка хорошего коньяку, – пояснила она, и он кивнул.
– На, держи, а я сейчас приготовлю нам кофейку. Сойдет? Или ты голодна и хочешь что-нибудь бросить в клюв? – Он все улыбался.
– Не стоит, достаточно чашки кофе.
Она видела, как он прошел в кабинет, скинул на спинку высокого кресла пиджак, а затем, сняв сбрую с пистолетом, отодвинул ящик стола и сунул сбрую туда. Задвинул ящик и позвал Алену:
– Заходи и чувствуй себя как дома!
– А у вас уютно, – заметила она, входя.
Он не преминул тут же обнять ее, как это бывало у нее дома. Сперва крепкие объятия, потом несколько страстных телодвижений, и она, обычно слабо охнув, тут же заваливалась спиной на ближайший диван. Ну а остальное следовало уже автоматически. И после короткой и бурной встряски они приходили в себя, начинали шутить над собственной несдержанностью и постепенно переходили к более длительным любовным процедурам.
То же самое он захотел с ходу проделать и здесь, прямо на старом, еще отцовском диване. Но Алена, не очень, впрочем, охотно, отстранилась: мол, не торопись, у нас на все хватит времени.
«Верно, – подумал он, – с этим ее костюмом на скоростях и не получится…»
Он ушел на кухню, а она, обойдя комнаты и осмотревшись, вернулась в кабинет и включила на полную громкость телевизор. Там, как всегда в это время, шел очередной детектив…
Женя сварил наконец кофе, разлил в две чашечки и понес их в кабинет, где орал телевизор и хлопали выстрелы американских полицейских.
– Послушай! – засмеялся он, входя и ставя чашки на низкий столик возле дивана. – Ты чего, глухая?
Он поднял голову, но Алены не обнаружил. С недоумением обернулся и увидел ее.
Она стояла чуть сзади и смотрела на него в упор.
Он не понял смысла ее взгляда и удивленно вскинул брови.
Она как– то странно повела плечами, словно освобождаясь от тяжести, вынула руку из-за спины и протянула Жене развернутый белый платок.
Он не понял зачем… Скорее всего, даже не успел сообразить, если все-таки увидел, почему в платке вдруг вспыхнул ослепительный цветок…
Падая на спину, Осетров задел откинутой рукой край стола, и обе чашки грохнулись на пол, забрызгав все вокруг.
Алена молча выматерилась, глядя на свои брюки, на которых, к слову, пятен особенно заметно-то и не было.
Стараясь не наступать в разлитый по полу кофе, она подошла к телевизору и выключила его. Затем, наклонившись над лежащим, обтерла своим платком, которым прикрывала осетровский «макаров», рукоятку и спусковой крючок, вложила пистолет лежащему в правую руку и, держа платком за ствол, подвигала им в его пальцах. Он ведь должен держать пистолет в руке крепко, как настоящий мужчина…
«Вот и не понадобился…» – подумала она, забирая со стола свою сумочку, в которой никакой фляжки не было, зато лежал симпатичный, нигде не учтенный «вальтер», который ей дал папуля.
