Асет покачала головой:
— Нет.
— А может, умеешь управляться с этим?
Басаев достал из кожаных ножен охотничий нож, клинок которого ярко блеснул, отразив свет лампы, и повертел им у себя перед лицом.
Асет испуганно посмотрела. на нож и покрутила головой:
— Нет, не умею.
— Вот видишь, — усмехнулся Шамиль. Он убрал нож и сказал: — Но ты можешь всему этому научиться, девочка. Ты можешь научиться мстить неверным. Ты можешь драться с ними как настоящий мужчина, даже еще лучше. Ты бы этого хотела?
И вновь Асет кивнула:
— Да.
— Даже не думай! — строго сказала Асет мать.
— Ц! — цокнул на нее Шамиль. — Молчи, женщина! Теперь я понимаю, почему твой сын стал трусом. Это не его вина, это ты сделала его слабым своими глупыми словами!
Мать Асет пристыженно замолчала.
— Ты можешь бороться с неверными, — вновь заговорил Шамиль, обращаясь к Асет. — За это ты попадешь в рай. И если ты погибнешь, ты тоже попадешь в рай, как попадают туда все погибшие воины Аллаха. И может быть, тогда ты попросишь Аллаха, чтобы он простил твоего брата. Как знать, возможно, Аллах смилостивится над ним.
Длинные ресницы Асет дрогнули.
— Простит? — прошептала она и взволнованно прижала руки к груди.
— Да, — кивнул Шамиль. — Если ты будешь хорошо воевать с русскими, то он простит Магомета. Я в этом уверен. Но для этого ты должна убить много русских. Ты готова бороться с ними за свой народ?
— Да! Готова!
— Молодец, девочка. Сегодня я переночую у вас, а завтра мы отправимся в дорогу. Я, ты и мои бойцы.
Так Асет стала на путь мести.
Асет поднялась с камня, на котором сидела, и пошла к учебной палатке. Однако, заметив неподалеку лежащую в траве Тамусю, остановилась и, поразмыслив несколько секунд, направилась к ней.
Тамуся даже не посмотрела на Асет. Она лежала в траве и глядела в небо.
— Тамуся… — тихо позвала Асет.
Тамуся, закутанная в черный платок до самых бровей, повернулась. Глаза у нее были серые и какие-то дымчатые, словно подернутые туманом.
— Что, Асет? — отозвалась Тамуся безразличным, хрипловатым голосом.
— Давно хотела тебя спросить… А почему ты здесь?
— Где? — не поняла Тамуся. — В лагере?
Асет кивнула:,
— Да.
Тамуся приподняла черную бровь:
— А разве ты не знаешь? Моего парня убили.
Асет помолчала немного, ожидая, не скажет ли подруга еще что-нибудь, но, поскольку та молчала, тихо и робко спросила:
— Кто убил? Русские?
Тамуся покачала головой:
— Нет, чеченцы.
— Как это? — не поняла Асет.
— А так. Продались русским. Перешли на их сторону. А потом пришли в деревню и убили его.
Асет опять помолчала, но любопытство в конце концов взяло свое.
— А за что? — спросила она, краснея из-за опасения, что подруга может рассердиться.
— За то, что он сказал им все, что о них думал, — ответила Тамуся. Подумала и добавила: — Он был смелым. Настоящий мужчина! Он хотел убить их. Пришел к ним в казарму с автоматом, взял их на прицел и сказал им, какие они шакалы. Они бы не ушли от него, но сзади подкрался неверный. Подкрался и ударил его прикладом по голове. Потом те, которые сидели на кроватях, вскочили и стали пинать его ногами. Пинали, пока у него изо рта не потекла кровь, только тогда и перестали. Заперли его в сарае, там он и умер. — Тамуся стиснула зубы и процедила: — Мрази! Грязные шакалы!
Асет протянула руку и погладила Тамусю ладошкой по плечу:
— Не расстраивайся, Тамуся. Он попал в рай, ему там хорошо. А ты за него отомстишь.
Тамуся вытерла ладонью сухие глаза. Слез у нее тоже не было, так же как у матери Асет. Щеки, подбородок, лоб Тамуси были белыми и сухими, кожа на них была похожа на кожу старухи. Тамуся убрала руку от глаз, повернулась к Асет и спросила:
— А что случилось с твоим братом? Я слышала, что он тоже погиб.
Асет опустила голову.
— Да, — промямлила она. — Его убили.
— Кто? Федералы?
Со стороны учебной палатки послышался звонкий голос преподавательницы.
— Нас зовут, — сказала Асет, радуясь в душе, что ей не придется рассказывать о Магомете. — Пойдем, Тамуся!
Тетя Хава — так звали девушки воспитательницу-психолога, еще совсем молодую женщину с седыми волосами, которая раз в два-три дня разучивала с ними новые пьесы. Пьесы тетя Фатима писала сама.
— Так, Асет, — сказала тетя Хава, — ты будешь играть роль Ахлам Тамими.
— Я? — Асет была довольна и не скрывала радости.
Играть саму Ахлам Тамими, студентку из Рамаллаха, которая участвовала в операции против неверных в израильской пиццерии! Это было чудесно!
— Ты читала пьесу? — спросила тетя Хава.
Асет закивала:
— Да, тетя Хава. Я даже знаю все слова Ахлам наизусть!
— Вот и хорошо. Ты должна изображать журналистку. Вот тебе фотокамера. — Тетя Хава протянула Асет брусок дерева. — Покажи, как ты будешь играть журналистку.
Асет много раз представляла себя на месте знаменитой Ахлам, поэтому быстро вошла в образ. Она взяла «камеру», изобразила на лице нагловатую улыбку и сказала:
— Мэй ай ток виз ю, плизз? Айм фром ньюспейпа. Май нейм ис Джули.
Затем она уставилась на тетю Хаву в воображаемый глазок фотокамеры, не забывая жевать воображаемую резинку. Сделав несколько «снимков», Асет подмигнула тете Хаве и сказала:
— Сэнк ю, мэм. Ай вое вери глэд ту си ю. — И помахала тете Хаве рукой.
Стоявшие рядом девушки засмеялись и зааплодировали.
— Сэнк ю! — поблагодарила их Асет. — Затем опустила брусок и, слегка порозовев от смущения, посмотрела на воспитательницу. — Ну как? — спросила она.
— Неплохо, — ответила тетя Хава. — Правда, Ахлам была искуснее тебя. Ты помнишь, что она сделала?
— Конечно! — с горячностью сказала Асет. — Она прикрывала мужчину-бойца, который взорвал пиццерию! Погибло пятнадцать неверных!
— Правильно. Но мало жевать резинку, чтобы выглядеть журналисткой. Ты держалась слишком развязно, слишком наигранно. А я вас учила, что главное для вас — естественность. Ты же больше была похожа на проститутку.
Асет покраснела еще больше. Девушки захихикали, но тетя Хава метнула в них взгляд-молнию, и они замолчали.
— Давай попробуем еще раз. Только будь естественней. Не забывай, что у журналисток высшее образование. Они умные и не станут кривляться перед израильскими солдатами как обезьяны, вызывая у них подозрение.
