Этот факт Марина выпулила почти на одном дыхании — видать, хорошо подслушивала, но выводов для себя определенно не сделала. Наверняка в ней еще булькала та старая закваска, которая могла в свое время сделать ее женой министра, а не какого-то зама, которому предлагают подумать о своем будущем.
Из сказанного Яковлев понял, что Марина не придумывает, в ее голову подобные сведения не могли прийти самостоятельно, она слишком проста для этого. Проста как правда, что слышу, то и несу. А этот Жорка, он откуда?
Вот тут и оказалось, что это — почти коллега, начальник Департамента милиции на воздушном транспорте. И женат, ко всему прочему, на Марининой родной сестре Наташке. Вот, значит, какие силы объединились против Сальникова. Опять же, воздушный транспорт, считай, своя епархия… Интересно, что скажет по этому поводу Вячеслав Иванович?..
А в общем, утверждая, что она все про Сальникова знает, Марина на самом деле, как стало выясняться, не знала ничего путного. Вот разве то, что успевала подслушивать в разговорах мужа и Жорки. А их, судя по тому, что она рассказывала, было немало.
Но теперь возникал другой вопрос: почему она не боится все это рассказывать чужому человеку, тем более, сотруднику МВД? Или ничего не боится, или все ей давно осточертело?
Ну хорошо, представим себе, что она терпеть не может Сальникова. Ненавидит его новую супругу. Желает им всяческих бед и напастей, какие только есть на свете. И что, разве это она устроила авиационную катастрофу? Бред. Толчком она могла быть, занозой, от которой запросто не отделаться. Но на активные действия абсолютно не способна. Говорила же Аля, что после вероятного разговора Сальникова со Смуровым по поводу телефонных звонков эта самая Марина вмиг притихла. Значит, сумел-таки объяснить Смуров своей жене, куда не следует совать нос. Ох, господи, глупая бабенка…
А с другой стороны, она могла постоянно на Сальникова капать им — мужу и, как он? свояк, что ли? значит, свояку. И дотюкать их до того, что и они загорелись ее идеей оголтелой мести. Но ведь на роль заказчицы она и в этом случае не тянет. Тут что-то другое. Вернее всего, в основе основ — деньги. Причем гигантские, сосчитать которые невозможно, как говорится, пальцев рук и ног не хватит. Как говорил Турецкий, «китайское лобби». И вот, если соединить эти движущие силы в одном направлении, то вполне может получиться «заказуха».
А между тем в настоящий момент эта «глупая бабенка» была себе на уме. Муж в длительной командировке вместе с Жоркой. Об этом и Володя знал от Грязнова, который информировал его с Поремским о том, как движется расследование. Наташка ей, видимо, не помеха. А может, и помощница, черт их знает, этих генеральских жен провинциального розлива… И теперь, болтая о каких-то незначительных вещах, о пустяках, с ее точки зрения, она пытливо оглядывала Яковлева, совершенно уже не скрывая своей «нечаянной» наготы и живого интереса. И тогда Яковлев, как он ни пытался мысленно взять себя в руки, решил, что в любом случае откровенность Марины обязательно должна быть вознаграждена, иначе женщина не поймет его и обидится. А ну как придется снова встретиться?
— Говорите, нелегко сейчас вам приходится с новым мужем? Да и со старым, с покойным Сальниковым, тоже не везло, да?
Такой простой вопрос поверг ее неожиданно в глубокую печаль.
— Хоть он и сволочь порядочная был… по отношению ко мне, — быстро поправилась Марина, — но все-таки смерти ведь желаешь… как бы это сказать? В переносном смысле. И то ведь это большой грех, верно? Я скажу тебе честно, Володичка, — она легко перешла на «ты». — Я, как узнала о том самолете, места себе не находила. По телевизору показали, а потом всякие слова говорили о погибших… И мне поверилось, будто это я ему такую смерть накликала… И так стало нехорошо на душе! Я даже в церковь сбегала, свечку поставила — помянуть, за упокой души. И вроде легче… Это я сейчас так рассказываю, а первые ночи просто не спалось… Ну, теперь-то уж что? Дело, можно сказать, прошлое. А ты не против, если я сейчас налью по рюмочке, помянуть бы, а? Лишнего раза в этом деле, говорят, не бывает.
— Ну, вообще-то, я за рулем. Но если по маленькой, да помянуть…
— Я сейчас! — обрадовалась она и сорвалась с места, цокая каблучками, умчалась на кухню и крикнула: — А иди сюда, тут лучше… Чего по дому таскать?
В кухнях, по обычаю всех россиян, постоянно завтракали, обедали и ужинали, кухня по традиции была местом и для семейных разговоров, даже для дружеских встреч накоротке. У Смуровых здесь находился небольшой бар, куда, как теперь догадался Яковлев, Марина, находившаяся в одиночестве и не загруженная никакими делами, по всей видимости, частенько заглядывала. Конечно, наверное, оттого у нее с момента прихода Яковлева и было такое возбужденное, легко меняющееся настроение — от злости к печали или к необоснованному вроде бы веселью. «Причащается» дамочка в одиночестве, понятное дело…
Налила она по рюмочке коньяку, и хорошего, судя по мягкому запаху. И на закуску выставила блюдечко с засахаренными, полузасохшими дольками лимона — видно, для порядка, а сама пользоваться не привыкла, вот и стоит в холодильнике.
Сытый после вкусного обеда у Ангелины, Яковлев решил, что одна рюмочка не повредит.
Они подняли, не чокаясь, разумеется, выпили-помянули, и Марина, пока Володя жевал лимон, посмотрела на него блестящими глазами — вот и понятно, откуда этот постоянный блеск! — и с ходу налила по следующей. Володя запротестовал было, но Марина, подняв свою рюмку и подойдя к нему вплотную, так что он даже почувствовал жар от ее тела, от почти уже открытой настежь, навстречу гостю, высокой груди, почти простонала:
— А за мое здоровье ты разве не хочешь?
— За твое здоровье, Мариша, — как родной женщине, ответил Яковлев, — я бы, может, и целое ведро выпил, да вот… понимаешь… как бы тебе сказать?
— А чего тебе, обязательно сейчас на работу бежать? Скоро уже вечер, а мы о твоем деле не договорили. Пока доедешь, пока то, другое, уже и спать пора… А у тебя что, жена такая строгая?
— Нет, я — холостяк.
— Значит, подружка какая-нибудь на вечер запланирована?
— Ну и смешная ты! Нет у меня таких подружек. И вообще, я один живу. Но родители есть. Правда, они — сами по себе.
— Правильно, больно ты им нужен… Ну, Володь? Это ж даже и неприлично! Тебя такая женщина приглашает… Что, совсем-совсем не нравлюсь? Ой как ты покраснел-то! — Она рассмеялась.
А он действительно покраснел от такого стремительного напора. Рюмка его стояла еще на столе, и руки были свободны, а ситуация подсказывала, где в настоящий момент их место. И, сложенные лодочками, пальцы его, без всякого вмешательства разума, сами по себе, скользнули вдруг под распахнутые отвороты халата, к груди, к ее плечам и рукам, которые под халатом были обнажены — никакой иной одежды. И халат оказался вовсе не панцирем, и не таким тяжелым, как думалось, он легко распахнулся от горла до пят — и подтвердил то, что уже узнали его пальцы. Дама была немедленно готова к страстным объятьям. И тело ее оказалось неправдоподобно горячим.
