— Надо же! — Александр Борисович щелкнул пальцами. — А ведь я об этом слышал, но из головы как-то напрочь вылетело! А вы, Всеволод Иванович, судя по всему, эту ситуацию и за конфликт не считаете?..
Ничего не понявший Грязнов отметил, как округлились глаза Томилина.
— Вы… Вы что же, хотите сказать… Ну что вы! Это же Штаты, там никому и в голову не придет… Простите, но заказ, на мой взгляд, увы, явление сугубо наше, отечественное! Нет, ну что вы! Я лично знаком с Криссом Шрадером — интеллигентнейший человек, профессор. До сих пор не верю, что он так оступился!
— Не могли бы вы, — вкрадчиво поинтересовался Грязнов, — пояснить, о чем вообще идет речь?
Уловив в голосе друга обиду, Турецкий повернулся к нему и поспешно кивнул:
— Конечно, но лучше, если это сделает Всеволод Иванович, сам я об истории с профессорами наслышан исключительно в общих чертах.
— Вообще-то профессор из них двоих только Крисс, а Джон Хайгер — его помощник и сотрудник Нью-Йоркского университета. Несколько месяцев назад, — Томилин повернулся к Грязнову, — нас с Ренатом вызвали в качестве свидетелей обвинения на процесс, который над ними сейчас идет. Мы предполагали вылететь в Нью-Йорк где-то в середине следующего месяца…
Как выяснилось из дальнейшего рассказа Томилина, в свое время конгресс и правительство США выделило российским реформаторам, в число которых входил, разумеется, и Мансуров со своим верным помощником, весьма крупную сумму, предназначенную для создания в России рыночной экономики. Кураторами проекта назначили профессора Шрадера и его сотрудника Джона Хайгера — как людей, во-первых, достойных доверия, во-вторых, неплохо знавших Россию. Еще в советские времена Шрадер несколько раз побывал в Москве, читал курс лекций в МГУ — и для студентов, и для преподавателей.
Что касается Хайгера, тот не только считался специалистом по российской экономике, но, по слухам, и жену свою вывез из России. Командировки в Москву, Питер и Екатеринбург были для него не редкостью.
— Знаете, — сказал Томилин, — я думаю, что именно он, как знаток особенностей нашей экономики, и втянул Крисса в эту историю… Денег мы тогда так и не дождались, в качестве «помощи» кураторы проекта пустили их на акции нескольких государственных компаний, как выяснилось — лично для себя. В подробности вдаваться не буду, но удалось им это благодаря целому ряду весьма тонко продуманных финансовых махинаций. А ведь они считались в то время нашими партнерами!
— Похоже, эти двое ухитрились в одночасье стать миллионерами? — покачал головой Турецкий.
— Какое там — миллионерами! Берите выше: миллиардерами! Общая сумма ущерба, предъявленная им Генеральным прокурором США, действительно поднебесная.
— И при этом, — вмешался Вячеслав Иванович, — вас с Мансуровым на процесс вызывают в качестве свидетелей, как я понял?
— Что значит — при этом? — Томилин сердито сверкнул глазами. — Да, они числились нашими партнерами, но к их махинациям мы не только не имеем ни малейшего отношения, но являемся, по сути дела, пострадавшей стороной! Как я говорил, денег тогда российский рынок не получил, само по себе это затормозило реформы, инициатором некоторых из них был Ренат! С другой стороны — легко понять, какой ущерб нанесен нашей экономике, какие суммы все это время перекачивались от нас в Штаты. Да, мы собирались лететь туда в обязательном порядке, все это время готовили необходимые документы.
— Вы хоть представляете, — вздохнул Турецкий, воспользовавшись возникшей паузой, — какое наказание ожидает этих двоих субчиков, в случае если обвинение будет доказано, по американским законам?..
— Я полагаю, их прежде всего обяжут возместить сумму ущерба! Именно эта сторона дела заботила Рената более всего…
— Возместить — само собой, — усмехнулся Александр Борисович. — Я, конечно, не стану утверждать, что являюсь профессионалом в области зарубежного, в частности американского, законодательства, однако, если не ошибаюсь, помимо возмещения ущерба, закон имеет в виду еще и заключение их в качестве преступников в тюрьму на срок… Точно положенный в таких особо масштабных делах срок не помню, но, сдается мне, среднюю длительность человеческой жизни он превышает лет эдак на двадцать…
В кабинете установилась тишина — каждый из присутствующих пытался осмыслить полученную информацию и примерить ее на убийство Мансурова. Паузу нарушил сам Александр Борисович:
— И после этого вы, Всеволод Иванович, по-прежнему сомневаетесь в том, что заказ — особенность исключительно отечественной «охоты»?.. Я мог бы вас сейчас буквально закидать примерами, доказывающими, что таким методом борьбы с неугодными и опасными для кого-то людьми издревле пользуются во всем мире: от диких племен до образцово-цивилизованных стран. Но делать этого не стану. Просто напомню, что, когда перед человеком, даже самым интеллигентным, встает вопрос «жить или не жить», «быть или не быть», часто даже самые тонкие и образованные люди переходят на язык каменного века и начинают разговаривать с помощью дубинок. Или таких достижений военной техники, как «клин», из которого был убит ваш друг, Ренат Георгиевич Мансуров.
— «Клин»?.. — севшим голосом переспросил Томилин.
— Да… Специальный маленький снайперский автомат, если не знаете, вещь дорогая и своего рода уникальная, даже для спецназа он пока новинка. Прицельный огонь им можно вести с расстояния в сто пятьдесят метров. В случае с Мансуровым оно было немного меньше, около ста двадцати.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что за этим отвратительным убийством стоят люди либо глубоко профессиональные, то есть способные, не оставляя за собой явных следов, раздобыть такой автомат. Либо очень богатые — из тех, что в силах оплатить расходы по его раздобыванию…
— Вы полагаете, — Томилин откашлялся и заговорил ровным, бесцветным голосом, — что подобная угроза висит и надо мной тоже?..
— А вы собираетесь лететь в Штаты на этот процесс в одиночестве? Несмотря на гибель Мансурова?
— Разумеется! — Он снова сверкнул глазами. — Если бы я решил иначе, Ренат бы мне этого не простил!
— Что ж… В таком случае вам есть смысл, пока идет наше расследование, усилить заботу о своей безопасности…
6
Главврач 17-й психоневрологической больницы Илья Борисович Рубинштейн внешне был типичнейшим профессором медицины, какими изображали их когда-то, когда Володя Дубинский был еще школьником, в книжках про самоотверженных и добрых докторов, свято следовавших клятве Гиппократа. Темный, с проседью, ежик на голове, густые усы того же окраса, умненькие, смеющиеся глаза за толстыми стеклами очков. Смешинка пряталась и в упомянутых усах. Словом, эдакий «доктор Чехов» на одном из лучших его портретов.
Дубинского и Игоря Калину, заявившегося в больницу на пару со следователем, решившим разобраться в ситуации лично, Илья Борисович встретил спокойно и доброжелательно. Бумаги, в соответствии с которыми его особый пациент, Николай Иванов, был отпущен из больницы на семь дней, он приготовил заранее, и сейчас, сидя в небольшом, уютном кабинете главврача, Игорь, пока Владимир Владимирович задавал Рубинштейну первые вопросы, изучал их самым внимательным образом. От Дубинского не укрылось, что на физиономии Калины, читавшего документы, все отчетливее прорисовывалось недоумение.
