— Ничего, батюшка, — усмехнулся Вагин, — полагаю, если что останется, так у храма ведь и иные расходы имеются — во славу Божию…
— Благослови тебя Господи, сынок, — растерянно пробормотал священник, все еще недоверчиво провожая взглядом пачку стодолларовых купюр, исчезающую под пальцами Вагина в прорези ящика для пожертвований, стоявшего возле алтаря, и мысленно благодаря Бога за то, что у богатого прихожанина хватило такта опустить деньги именно туда, а не сунуть в руки ему лично.
Склонив голову под благословение, Руслан Петрович между тем, прежде чем выйти из храма, подошел уже во второй раз за утро к распятию и, перекрестившись, прошептал так тихо, что даже следовавшие за ним по пятам охранники не разобрали:
— Господи, благодарю Тебя за избавление от врага видимого, иноверца без имени, в Твоей Книге жизни не вписанного!..
И лишь после этого счел возможным покинуть маленькую церквушку, в которой и отстоял службу: Руслан Петрович Вагин втайне гордился тем, что предпочитает свой маленький и ничем особым не примечательный храм роскошным соборам, считая это исполнением одного из послушаний, посланных ему Богом…
Когда его черный «мерседес» достиг головного офиса «Русь-металла», никто уже, включая охранников, не признал бы в господине Вагине того смиренного прихожанина, каким он являлся еще полчаса назад. Крепкий, широкоплечий, немного приземистый блондин с острым взглядом холодноватых серых глаз и уверенно сжатыми, твердыми губами, недавнего жертвователя не напоминал решительно ничем. Прошествовав по длинному, устланному ковровой дорожкой коридору к своему кабинету среди почтительно расступающихся перед грозным шефом, снующих из кабинета в кабинет сотрудников, он достиг своей просторной приемной и, прежде чем войти в святая святых фирмы, на ходу бросил вышколенной секретарше:
— Соедини меня с Томилиным… Хотя нет, вначале свяжись с администрацией, узнай, когда похороны, нужен текст соболезнования, венок от меня лично. Насчет Томилина выясни, на месте ли. Кофе готов?
Кофе, разумеется, был готов. И вскоре глава «Русь-металла», а также один из наиболее крупных акционеров осиротевшего концерна «Россвияжэнерго» господин Вагин, хмуро отхлебывая обжигающий, ароматный напиток, выслушивал сообщение своей секретарши о том, что Всеволод Иванович Томилин на месте отсутствует.
— Он в прокуратуре, Руслан Петрович, — робко доложила девушка. — Говорят, вряд ли освободится раньше полудня, они ждут его к обеду, но это не точно…
— После двенадцати позванивай к ним в офис, как только Томилин объявится, соедини меня с ним… Что насчет похорон?
— Полной ясности пока нет, сказали, никто пока не знает — из-за судмедэкспертизы, что ли…
— Ладно, свободна. Хотя нет, вызови ко мне Каретникова, а летучку перенеси на час. Пока все.
В ожидании своего первого заместителя Валентина Каретникова Руслан Петрович слегка расслабился и даже, совершенно для себя неожиданно, тихонечко икнул. Поспешно глотнув вслед за этим кофе и припомнив народную примету — икается, когда тебя кто-то вспоминает, — усмехнулся: господин Вагин ничуть не сомневался, что в прокуратуре, куда, как выяснилось, отправился Томилин, без упоминания о его персоне никак не обойдется. Но это обстоятельство его в данный момент ничуть не волновало.
Кофе был допит как раз вовремя — Валентин Каретников, подтянутый молодой человек в строгом черном костюме и белой рубашке, с аккуратно завязанным полосатым галстуком, объявился на пороге кабинета, держа в руках солидную по объему кожаную папку. Бросив на нее взгляд, Руслан Петрович одобрительно кивнул. За что он ценил Каретникова в первую очередь — так это за сообразительность. Насколько Вагин помнил, в серой кожаной папке находились документы по Сибирской ГЭС, которые и интересовали его наиболее остро в настоящий момент…
— Экспертное заключение геологов догадался прихватить? — поинтересовался он, сухо ответив на приветствие Валентина.
— Конечно, Руслан Петрович…
— Что ж… Садись, приступим…
В соответствии с приметой, нет ли, но относительно упоминания в прокуратуре его имени глава «Русь-металла» не ошибся. Хотя и произошло это несколько позже, чем он предположил.
Всеволод Иванович Томилин прибыл в кабинет Александра Борисовича Турецкого точно к назначенному времени, и первое впечатление, которое произвел и на него, и на Грязнова, было одинаковым: ночь заместитель Мансурова провел явно бессонную.
— Хотите кофе? — Турецкий сочувственно посмотрел на бледное, осунувшееся лицо Всеволода Ивановича, на глубокие тени под темными, потускневшими глазами.
— Знаете, не откажусь… — вздохнул Томилин. — Почти всю ночь с Лидой просидел… Дети, оба в отъезде, прибудут только сегодня к вечеру. Лида в жутком состоянии!
— Они были дружной парой? — поинтересовался Турецкий, а Вячеслав Иванович Грязнов незаметно включил записывающую аппаратуру.
— Несомненно, — кивнул Томилин и вздохнул. — По крайней мере, на моей памяти никаких конфликтов никогда не возникало. А это уже больше пятнадцати лет.
— Вы так давно знакомы с Мансуровым?
— На самом деле гораздо дольше… Ренат дружил с моим покойным отцом, он же старше меня на десять лет. Отец, — пояснил он, — тоже работал до середины восьмидесятых в Министерстве тяжелой промышленности, прямо на работе и скончался: обширный инфаркт. Тогда количество проблем, связанных с экономикой, уже, я бы сказал, превысило критическую массу, а мой отец все принимал слишком близко к сердцу, в отличие от Рената, он был убежденным партийцем…
— И после смерти отца, насколько понимаю, именно Мансуров устроил вас в свой отдел?
— Нет, я пришел в министерство еще до папиной смерти, сразу после института. Устроил меня, как вы выразились, сам отец. Но в отдел к себе Ренат меня действительно забрал сразу после этого.
— Всеволод Иванович, — Турецкий мягко поменял направление разговора, — я понимаю, что сейчас собираюсь задать вам достаточно тяжелый, сложный вопрос, но он неизбежен: вы подозреваете кого-либо в убийстве вашего друга и шефа?
Томилин горько усмехнулся:
— Я мог бы ответить вам: всех или никого. Но это не ответ, верно? У Рената… у нас с ним за эти годы было столько тяжелых, конфликтных ситуаций — боюсь, я не в состоянии упомнить все. Я имею в виду — в деталях. А вот людей, замешанных в них, находившихся по ту сторону баррикад, — да, помню. Только если я сейчас начну называть вам их имена, боюсь, более чем до половины из них «не дотянетесь» даже вы… Так какой тогда смысл?
Всеволод Иванович явно разнервничался, лицо его слегка порозовело, в глазах появился сердитый блеск. Слава Грязнов не выдержал и зло фыркнул:
— Во-во! Вначале заявляете, что мы «не дотянемся», а потом начинаете упрекать на всех углах, что очередное следствие по очередному заказняку пять лет тянется.
Томилин вспыхнул и хотел что-то возразить, но Александр Борисович пресек возможную дискуссию на корню:
