За этим занятием их и застал Митя.
— Сынок, слушай, какая новость потрясающая! —
воскликнула Марина. — Юрий Максимович приглашает нас съездить вместе за границу.
— Куда? — опешил старший сын.
— Куда-нибудь! Мы как раз маршрут выбираем. Присоединяйся!
— А с какой это стати? И на какие мы деньги поедем? — ни на кого не глядя, спросил Митя.
— Это мой подарок. Тебе на поступление в институт. Саше — на поступление в наш лицей, — Юрий Максимович посмотрел на Митю своим особенным взглядом, властным и колючим.
Митя очень хорошо знал этот взгляд. Тем не менее возразил:
— Он еще не поступил в лицей. А я еще не окончил школу.
— Так мы не завтра и поедем, — спокойно ответил Максимыч, но глаза его сверкнули злобным огнем.
— Митя! Это вместо «спасибо»? — укоризненно произнесла Марина.
— Большое вам спасибо, Юрий Максимович, — вежливо ответил Митя, не глядя на учителя.
— Ладно, Марина Борисовна, отложим этот разговор на несколько дней. Завтра я уезжаю в Москву на конференцию, вернусь через три дня. А вы за это время примите общее решение: куда именно вам хотелось бы поехать. Рассчитываем на август, идет?
Марина радостно кивнула. Прямо как девочка.
— А теперь позвольте откланяться. Как всегда все очень вкусно. У вас очаровательная мама, Марина Борисовна.
— Спасибо. Удачи вам на конференции.
— Благодарю.
Едва дверь за учителем захлопнулась, Митя заявил:
— Я никуда не поеду. Ни в какую заграницу.
— Почему? — Марина опустилась на стул.
— Не хочу, и все. Я хочу провести лето на даче. А вы поезжайте. Не обязательно всем колхозом по Европе шастать.
И ушел в свою комнату. Как он умеет одной фразой испортить матери настроение!
Прошло три дня, затем пять. Прошла неделя, другая. У Митьки приближались выпускные экзамены. Санечка поступил в лицей, в класс Юрия Максимовича.
Учитель давно вернулся со своей конференции, но ни разу не позвонил. Это было странно, совершенно не похоже на Максимыча. И Марина не находила никакого объяснения объявленному бойкоту. Неужели он так обиделся на Митю? Марина сама завела с сыном разговор о путешествии.
— Митька, ты что же, хочешь лишить свою мать единственной возможности побывать за границей?
— Это ты о чем?
— Как — о чем? О приглашении Юрия Максимовича. Если ты не поедешь, я тоже не поеду.
— Расслабься. Мы оба не поедем — усмехнулся сын.
— Почему?
— Поговаривают, что Максимыч уезжает в Москву.
— Как это? Надолго?
— Говорят, навсегда.
— Почему?
— Говорят, он женится на москвичке. Буквально на днях. И переезжает в Москву.
Марина рухнула на стул, распахнув на сына черные глаза.
— А как же... Как же мы?
— А что мы? Я поступил куда хотел, Саня тоже. Чего же еще?
Вглядевшись в побледневшее лицо матери, Митя опустился перед ней на колени и с жаром произнес:
— Мама! Ты не переживай! Не нужно переживать! Ты даже не представляешь себе, до какой степени тебе не нужно расстраиваться из-за его отъезда!
— Что? — рассеянно переспросила Марина.
Она словно не слышала сына, уставившись пустыми глазами в окно.
Глава тридцать третья ДЕСАНТ
Турецкий сел в поезд, отправлявшийся в Великий Новгород. Ровно три дня тому назад на этом же вокзале его встречал Гоголев. Начальник питерского угро стал еще осанистее, сановнее, прибавив в весе и количестве звездочек на генеральском погоне. Но для Турецкого он оставался тем же Виктором Гоголевым, с которым не раз приходилось работать вместе. С которым было легко работать и приятно отдыхать за празднично накрытым столом.
Они обнялись и направились в «Октябрьскую», гостиницу, где обычно останавливался Турецкий, приезжая в Петербург. Там Гоголев еще раз рассказал Саше все, что удалось узнать о судьбе «ранее судимых Малевича и Филонова».
Собственно, он повторил то, что уже поведал Грязнову в телефонном разговоре. Действительно, отсутствие картин в эрмитажном хранилище было установлено при проверке, которую проводило Министерство культуры в августе 1999 года. «Тогда, знаешь ли, копали под директора — вот и организовали проверку», — пояснил Гоголев. Но картины эти не значились в соответствующих списках, поскольку были личным даром умершего в блокаду коллекционера тогдашнему директору Эрмитажа. А тот, человек в высшей степени щепетильный, передал картины музею. Но блокадная зима, которая выкашивала сотрудников как траву в сенокос, бомбежки и прочие военные трудности — все это и привело к двусмысленной ситуации: кто-то из администрации забыл издать соответствующее распоряжение, так как много других, более срочных и неотложных дел приходилось решать ежедневно. А сотрудники не спешили вносить картины в официальный каталог, ибо они все-таки значились личным даром умершего лично академику. Словом, к моменту проверки картин в хранилище не оказалось.
Руководитель реставрационного отдела, на чьих площадях и располагалось хранилище, вышел на пенсию. Адрес его, впрочем, был известен. Так же как и тот факт, что лучшая сотрудница отдела — Глебова Наталья Ивановна уволилась сразу после окончания работы комиссии. И, со слов Гоголева, злые языки в приватных беседах утверждали, что именно она и была причастна к исчезновению картин.
Александр навестил бывшего начальника Глебовой. Это был мужчина лет семидесяти, с сердитым лицом обиженного мальчика. Представившись, показав удостоверение и объяснив цель визита, Саша в который уже раз выслушал историю о неразберихе в каталогах, о двойных списках...
— Вы знаете, сколько единиц хранения в запасниках Эрмитажа? — грозно вопросил Виталий Ярославович.
Турецкий был вынужден признать, что не в курсе.
— Боже мой! И эти люди работают на защите закона! Мне жаль ваше поколение! — рассердился Виталий Ярославович.
На вопрос, чем было вызвано увольнение Глебовой из Эрмитажа сразу после завершения проверки, ее бывший начальник с жаром воскликнул:
— Глебова прекрасный специалист и исключительно порядочный человек! Так что я ваши намеки не принимаю!
— Помилуйте, какие намеки? — замахал руками Турецкий.
— А такие! Будто я не знаю, что всякие дураки болтают! А вы слушаете! Глебова уволилась по собственному желанию! И уехала из города по состоянию здоровья! У нее очень слабое здоровье, а у нас очень тяжелый климат! — и старик сердито уставился на Турецкого, давая понять, что именно он, Александр, виновен в слабом здоровье реставратора Глебовой и тяжелом питерском климате.
