Голова Юркова исчезла.
— Митя, обувайся и подходи! — через плечо бросил учитель и покинул палатку.
Еще через час отогретые пылающим костром, разморенные после неприхотливого, но сытного ужина ребята жмурились, глядя на потрескивающие поленья. Митя Оленин, перебирая струны гитары, тихонько напевал хрипловатым, ломающимся голосом:
— Откроем музыке сердца, устроим праздники из буден, своих мучителей забудем, свой путь пройдемте до конца...
Ребята тихо переговаривались, некоторые уже дремали. Юрий Максимович слушал, не сводя с Мити блестевших влагой глаз.
Леша Семенов насмешливо и злобно поглядывал то на учителя, то на Оленина.
— Дым-то какой, прямо до слез пробирает, — сказал Максимыч, поймав на себе его взгляд.
Он резко поднялся, чуть потянулся, сделал знак Мите. Тот оборвал песню.
— Все, ребята, на горшок и спать! Подъем в семь утра. Семенов, распредели дежурных по огню. Ну, встали в кружок, гасим костер!
Угасающий уже огонь с шипением исчез под грудой угольков.
Ребята забирались в армейскую палатку, посередине которой стояла буржуйка. Возле нее лежала охапка дров.
— Значит, так, — по-деловому начал Семенов. — Дежурный следит, чтобы огонь не погас. Дрова кидайте понемногу, чтобы до утра хватило. Дежурим по двое. Каждые два часа пересменок. Первый — я и Голубев. Дальше...
Мите досталось самое тяжелое время: с четырех утра, когда сильнее всего хочется спать. В шесть — пересменок, в семь — подъем. Самый разорванный сон. «Это он нарочно мне такое время выбрал, — думал Митя, раскладывая спальник. — Ждет, что я жаловаться побегу... Врешь, не дождешься!»
— А где Гошка? — спросил кто-то из ребят.
— Он в палатке Максимыча ночует.
— Максимыч же объяснял, что одному в палатке нельзя ночевать, мало ли что... Лес все-таки. Одному спать нельзя...
— Тем более Максимычу, — с отвратительной усмешкой проговорил Семенов. — Он-то точно один спать не любит... Он любит с мальчиками, — едва слышно добавил он.
Митя не успел ни о чем подумать. Ненависть с неведомой силой подхватила его, вышвырнула на середину палатки. Он накинулся на Семенова, повалил его, вцепившись в горло.
— Не смей!! Не смей говорить о нем гадости!! Я убью тебя! — орал Оленин.
— Митька, ты что?
— Прекратите, вы пожар устроите!
— Митька, отпусти его!
Полог палатки откинулся, Юрий Максимович рявкнул:
— Прекратить!
Митя отпустил Семенова, который тут же отполз и закашлялся.
— Что у вас происходит? Оленин, отвечай!
Митя молчал, тяжело дыша.
— Семенов! Что произошло?
— Ничего, — глядя в сторону, ответил Леша. — Мы боролись просто.
— Митя?
— Ага. Боролись. Размяться решили.
— По наряду вне очереди каждому! Если что-нибудь подобное случится еще раз, обоих отправлю домой! Семенов, ты не в первый раз в походе! Я от тебя такого не ожидал! Всем, кроме дежурных, спать! Я останусь здесь.
Юрий Максимович сел возле буржуйки.
Глава девятнадцатая МАНДАРИНОВЫЙ СВЕТ
Турецкий сидел в кабинете руководителя блока «Справедливость» господина Золотарева, который уже с полчаса распинался о замечательных деловых качествах покойного Новгородского.
— Он был такой яркой, незаурядной личностью! Да вы ведь должны были видеть его на теледебатах.
— Признаться, я поздно возвращаюсь домой. Теледебаты в это время суток уже не идут. Сожалею, что не удалось послушать.
— У нас есть видеозапись. Если хотите, можно посмотреть!
— Это было бы интересно.
— Маша, принесите, пожалуйста, видеозапись последних теледебатов с Новгородским, — отдан Золотарев распоряжение по внутреннему телефону.
Полная девушка в очках принесла кассету с пленкой.
— Машенька, и кофе принесите нам, голубушка! — попросил Золотарев включая видеомагнитофон.
Потягивая крепкий ароматный кофе, Турецкий смотрел на экран, где давно знакомые лица проговаривали один и тот же знакомый текст. Все три партии, участвовавшие в теледебатах, выступали за социальную справедливость, народовластие и патриотизм.
Новгородский оказался худощавым господином среднего роста с густыми, ухоженными усами, приятным, интеллигентным лицом. Пожалуй, он точнее других отвечал на вопросы, пожалуй, в его ответах было меньше демагогии и больше фактов. Но ничего особенно яркого, такого, о чем говорила Левину Маша Афанасьева (та самая, что готовит такой вкусный кофе, — попутно отметил Турецкий), — ничего такого он пока не видел. Но вот пошли вопросы друг другу — этакий перекрестный допрос. Один из участников, далеко не харизматический лидер одной из партий, бросил в лицо Новгородскому:
— Ваш блок выступает за усиление власти Центра. За уменьшение дотаций регионам. Вы понимаете, что это ухудшит и без того тяжелое экономическое положение граждан? Регионы не будут за вас голосовать!
— Да, окраины всегда голосовали за Центр, который дает деньги! С этого еще ваши предшественники, большевики, начинали! Это они кричали губерниям: «Выберите нас! Мы дадим вам денег!» Так и пошло-поехало! На протяжении всей советской истории. Да, согласен, сейчас губернаторы будут голосовать за тот блок, который ближе к «верховному главнокомандующему»! Регионы привыкли быть нахлебниками. Вы знаете, что одна Татария в этом году получила пять миллиардов рублей? Башкирия — восемь миллиардов, Чечня — двенадцать. А Россия — всего один! Мы кормим всех, кроме себя! И разве полученные регионами деньги идут на народные нужды? Это вы плодили местную знать, баев, которые ни за что не отвечают, а только кричат: «Дай, дай!» Мы за то, чтобы прекратить поощрять нахлебников! Тогда они сами научатся зарабатывать! А будут ли голосовать за нас регионы, это мы посмотрим! Они состоят не из одних губернаторов. Они, в том числе, состоят из русских людей, чьи интересы мы защищаем!
Новгородский произнес свою речь пламенно, с воодушевлением и сорвал бурные аплодисменты присутствующих.
— Вот видите, он умел зажечь зал! — прокомментировал Золотарев.
Как оказалось в конце передачи, спич Новгородского произвел впечатление и на телезрителей. Он был признан лучшим оратором.
— Да, это тяжелая потеря для нас, — вздохнул Золотарев.
— Скажите, пожалуйста, а вы знали, что Георгий Максимилианович занимался запрещенной экономической деятельностью?
