А когда выяснилось, что лифт не работает, донес продукты до квартиры. Я его пригласила зайти чаю выпить. Он сначала отказывался, потом все-таки зашел. Поговорили немного, он мне и рассказал, почему сюда переехал. До этого случая мы с ним только здоровались, когда случайно встречались. Он очень достойный человек. Вы знаете, Каледин известный математик, о нем даже статья в «Огоньке» была. Только он несчастный человек — очень одинокий. Я даже ни разу не видела, чтобы к нему кто-то приходил. Всегда один.
И свет у него допоздна горит. Работает много. Мы когда возвращались с мужем поздно из гостей или театра, в его окнах всегда свет видели. Последние полгода, правда, мы никуда не ходим…
— А Оля была с ним знакома?
— Когда она приезжала к нам зимой, мы с ней говорили о нем. Он ей чемоданы помог донести до лифта, а потом быстро ушел — спешил куда-то. А на следующий день мы с ним вместе в лифте спускались. Потом она спросила о нем. Я даже удивилась, что она его не сразу вспомнила. Хотя чего тут удивляться, она лица вообще плохо запоминала. Я думаю, потому, что у нее мысли другим были заняты. Я бы даже не назвала это рассеянностью. Просто она настолько глубоко погружалась в свои мысли, что ничего вокруг не замечала. Бывало несколько раз, даже остановку свою на троллейбусе проезжала. А о Каледине она объяснила мне, что скорее всего они по времени не совпадали. Она очень занята была, всегда бегом, всегда вприпрыжку — у нее такая манера ходить была. Это уже в Финляндии она остепенилась — говорила мне, что расстояния там маленькие, и так всюду успеваешь. Но я думаю, она там почувствовала себя уже взрослой девушкой, соответственно и держать стала себя иначе, порывистость свою изжила.
— А почему вы спросили о Каледине? — недоуменно спросил Александр Дмитриевич.
— Да так, уточнить некоторые обстоятельства. Наши следователи ведь всех соседей в доме опрашивали, и у Каледина были. Он произвел впечатление человека, которому Оля была небезразлична. Вот, пытаюсь выяснить, приходилось ли им общаться.
— Вряд ли, Олюшка мне сказала бы об этом. Хотя он как-то спрашивал о ней, когда она уже в Финляндию уехала…
Турецкий взял это на заметку и стал прощаться:
— Вы уж извините меня, ради бога, мне самому тяжело вас расспрашивать. Но, возможно, придется еще к вам зайти. Понимаете, процесс поиска преступника, которого никто не видел, очень сложный. Приходится по крупицам собирать информацию. Иногда достаточно услышать какую-то фразу, которая может неожиданно навести на след. Бывает, человек не сразу вспоминает или не придает особого значения какой-нибудь мелочи, а на самом деле она очень важна для следствия.
Турецкий вышел из квартиры Алехиных и поднялся на этаж выше. Звонить в дверь пришлось недолго, хотя здесь его явно не ждали. Когда за дверью наконец раздался мужской голос, Турецкий представился. Дверь открылась, на пороге стоял высокий крупный человек, одет по-домашнему в старенькие джинсы и какую-то несуразную кофту, неопрятно болтающуюся на его рыхловатом теле.
— Чем обязан? — не очень приветливо спросил мужчина, загородив своим телом проход в квартиру.
— Извините, пожалуйста, за неожиданное вторжение. Но мне бы хотелось с вами поговорить. Я вас не предупредил заранее, не думал, что сегодня успею к вам зайти. Но вот — освободился раньше времени, еще не поздно, отважился вас побеспокоить.
Мужчина довольно равнодушно выслушал Турецкого, наконец нехотя проговорил:
— Заходите, раз уже пришли. — И первым направился в комнату. Турецкий, тщательно вытирая ноги, бегло осмотрел довольно просторную прихожую и решил, что, судя по ее неприбранности, уборка — не самое любимое дело хозяина.
В комнате беспорядок не так бросался в глаза, поскольку обе стены были заставлены стеллажами с книгами. На диване, застеленном стареньким покрывалом, аккуратными стопками лежали бумаги. Из чего Турецкий сделал вывод о приоритетах хозяина квартиры.
— Андрей Борисович, позвольте присесть, — обратился он к Каледину, который и сам не собирался садиться, и гостю не предлагал стул, всем видом показывая, что впустил Турецкого всего на пару минут.
— Ах да, — спохватился хозяин и придвинул к Турецкому стул. — Вы уж извините, я погружен в свою статью, у меня как раз, так сказать, творческий процесс. Если бы вы меня заранее предупредили о визите, я бы подготовился. — В его голосе прозвучала нотка укора.
— Извините, пожалуйста, — еще раз попросил прощения Турецкий. — А над чем вы сейчас трудитесь?
— Тема моей статьи вам, по-видимому, ни о чем не скажет. Сугубо математическая. Но если в общем виде — я сейчас заканчиваю одну из глав своей докторской диссертации. Работа, в общем-то, уже подходит к концу.
— А когда защита?
— Пятнадцатого июня. А монография вышла буквально на днях. Завтра поеду за сигнальным экземпляром. Основной тираж, наверное, будет через неделю. Пока из типографии отгрузят, пока в издательство доставят. На все требуется время.
— По-моему, сложнее математики нет ничего на свете, — Турецкий искренне так считал и всегда восхищался теми, для кого эта наука была смыслом жизни.
— Следовательская работа тоже требует логического мышления. В этом наши с вами профессии схожи, — убежденно ответил Каледин. — Вы уж извините меня за откровенность, но поскольку время все равно потеряно, не хотите ли выпить чаю? — вдруг выказал свое гостеприимство Каледин.
Может быть, Турецкий и отказался бы от чашки чая, углядев через полуоткрытую дверь, ведущую на кухню, гору грязной посуды в раковине. Но ему хотелось поговорить с Калединым в обстановке более доверительной, и он согласился. Пока Андрей Борисович гремел на кухне чайником, мыл чашки и блюдца, Турецкий изучал обстановку комнаты. О каких-то пристрастиях математика, кроме большой библиотеки, говорить было затруднительно. Хотя нет — на книжном шкафу Турецкий заметил стереопроигрыватель, а в углах комнаты две стереоколонки. Он их не сразу увидел, потому что привык к современной технике, со всякими наворотами и блестящими поверхностями, как у дочери или своих друзей. Одна из колонок очень напоминала черный шкафчик и примыкала к старому креслу, вторая стояла в углу, а на ней громоздился небольшой телевизор. Наверное, сидя на диване, было очень комфортно слушать музыку. Когда наконец появился Андрей Борисович с двумя чашками чая и с тарелочкой с крекерами, Турецкий уже знал, с чего начать неформальный разговор.
— Любите музыку? — непринужденно спросил он, указав взглядом на стереопроигрыватель.
— О да, — оживился хозяин, — слушаю обычно по вечерам, перед сном. Очень успокаивает.
— А что, много нервничать приходится?
— Ну, не очень. Но жизнь, согласитесь, в наше время стала нервная. А у меня со сном всегда были проблемы. Допоздна работаю, потом засыпаю с трудом. Перевозбуждаюсь. У меня творческий процесс обычно к ночи активизируется. Но приходится с собой бороться — с утра ведь на лекции идти, если не высплюсь — голова хуже работает.
