— Вы знаете, минуло уже пять месяцев. И все равно невозможно поверить… — Валерия Антоновна с трудом подбирала слова.
— Я очень сочувствую вам. И понимаю ваше горе… — Турецкому всегда было нелегко выразить словами чувства, которые он испытывал. Но родители хотели услышать слова утешения, и он обязан был их найти. — Вы, наверное, знаете, что в Питере погибло еще несколько девушек. И у нас есть доказательства, что это дело рук одного… я не могу назвать его человеком. Мы его ищем. И найдем обязательно. Но нам нужна ваша помощь. — И встретив удивленный взгляд Алехиных, объяснил: — Я бы хотел узнать побольше о жизни Оли. О ее друзьях, где она бывала, с кем встречалась. Может, у нее была какая-нибудь привязанность. Или, наоборот, кто-то любил ее. Сейчас важна любая деталь. Понимаю, вам тяжело вспоминать, но если говорить о любимом человеке, которого вы потеряли, как о живом, — вам станет легче. Я знаю это совершенно точно. У моей жены четыре года назад умерла любимая сестра, с которой они были очень близки. Она тоже очень тяжело переживала утрату, месяц вообще спать не могла. А потом вдруг стала вспоминать о ней всякие истории, почему-то чаще всего веселые, из их детства, юности… Может быть, потому, что в юности всегда больше смеешься. Вы не находите?
— Действительно, в юности все беззаботны, не приходится решать сложные проблемы, за родительской спиной все кажется легко и просто, — согласилась с ним Валерия Антоновна. — Но у нас как-то не получается вспоминать что-то хорошее. Сразу появляется мысль — никогда, никогда мы ее больше не увидим! — Валерия Антоновна не заплакала, слезы как бы сами полились из ее глаз, и она, кажется, их даже не чувствовала. Ее взгляд был устремлен на портрет дочери.
— Какая она здесь радостная! — нарушил тишину, которая на минуту воцарилась в комнате, Турецкий. — Оля по характеру веселая девушка? — Он умышленно избегал слово «была».
— О, да, — подхватила Валерия Антоновна. — Она смешливая, жизнерадостная. Вы знаете, у молодежи сейчас манера общаться немного иная, чем в наше время. Они любят прикалываться, друг над другом постоянно подшучивать. Оля тоже любила. Иногда не сразу и поймешь — шутит она или говорит всерьез.
— И поклонников у нее, наверное, было много?
— Да, пока она с нами жила, постоянно мальчики звонили. Но на серьезные отношения у нее времени не хватало. Она же много занималась, спортом увлекалась. И общаться предпочитала с подружками. Говорила, что все ребята, которые ее «окучивали» — это ее словечко, — какие-то маленькие еще, незрелые. А потом — она высокие требования к мальчикам предъявляла.
— Да, Олюшка много училась, не хотела время тратить попусту, — подтвердил слова жены Александр Дмитриевич. И тут Турецкий решил немного разрядить печальную обстановку:
— Моей дочке скоро пятнадцать, а за ней мальчишки толпами бегают, проходу не дают. Самое печальное — ей это очень нравится. Иногда кажется, она их коллекционирует. И ведь тоже занята выше крыши — так она себе поклонников «на местах» завела: и в своей английской школе, и в музыкальной, и спортсмен у нее какой-то, и на ролледроме сразу двое. Я ей говорю: смотри, соберутся все вместе — побьют. А она мне: по закону естественного отбора выживает сильнейший. Я жду, когда определится сильнейший. За того и замуж выйду!
— Ну, это она шутит, — впервые за весь вечер улыбнулась Валерия Антоновна. — Наша Олюшка нам тоже что только не обещала — и за сына дворничихи тети Ани Равиля замуж выйти, и за соседа — олигарха Брауде, которому того гляди пятьдесят стукнет.
— Какой у нее широкий социальный диапазон выбора, — рассмеялся Турецкий.
— Это она шутила. Равиль носился ночами по дворам в старенькой отцовской машине с включенной на полную мощь музыкой. Устроил такую, знаете ли, дискотеку на колесах. Спать никому не давал. Так она говорила: есть только один способ избавиться от этого сумасшедшего — выйти за него замуж и запирать его на ночь дома. А Брауде ей нравился потому, что у него кошка была особой породы — голая такая, на египетского фараона похожа. Он ее на поводке выгуливал в нашем дворе на травке. Она в эту кошку просто влюблена была. Все мечтала о такой. Но я кошек не люблю, даже на такое чудо природы не согласилась бы. Так Оля как-то заявила — раз так, выйду за него замуж и его кошку в приданое получу!
— Вы упоминали о ее женихе. Он в Хельсинки живет?
У Валерии Антоновны опять на глаза навернулись слезы.
— Да, его Оути зовут, он к нам приезжал, когда Олюшка… — Она не смогла продолжить фразу и закрыла лицо руками.
Александр Дмитриевич стал гладить ее по спине и тихо успокаивать. Турецкий чувствовал себя очень неловко, но он был готов к тому, что любой вопрос об Оле может вызвать у родителей слезы. Поговорить все равно было нужно, у него возникло предчувствие, что Алехины могут чем-то помочь ему.
— Меньше всего мне хотелось бы бередить ваши раны, — мягким голосом попытался он успокоить Валерию Антоновну. — Но меня все время мучает мысль, что мы что-то пропустили, что-то недоглядели, когда начали разыскивать убийцу. Такое ощущение, что он где-то рядом, и стоит чуть пошире открыть глаза — и мы его вычислим. — Турецкий размышлял вслух, зная, что родители его внимательно слушают. Возможно, его слова казались им странными, но они могли найти отклик в их душе. А вдруг всплывет какая-то недостающая деталь.
— Ведь вы давно живете в этом доме?
— Да уже лет двадцать, с тех пор как поженились. Мы сначала жили здесь с моей мамой, — ответил Александр Дмитриевич. — Отец умер незадолго до нашей свадьбы, и мама попросила, чтобы мы переехали к ней. Хотя у Лерочки была комната в коммуналке и мы планировали жить отдельно, не зависеть ни от кого. Я всех соседей давным-давно знаю. Конечно, кто-то выезжает, меняет квартиру, появляются новые люди. Но в нашем подъезде живут замечательные соседи. Вы знаете, у нас даже сложились традиции — когда в подъезде свадьба, молодожены ходят из квартиры в квартиру — представляют своего жениха или невесту. И еще одна веселая традиция — на Новый год в час ночи все выходят во двор, зажигают бенгальские огни, петарды… — Александр Дмитриевич осекся, встретив страдальческий взгляд жены. Турецкий понял, что он пожалел, вспомнив Новый год. Теперь никогда они не смогут его праздновать так, как прежде…
— Вы говорите, что соседей знаете годами. А за последние годы в ваш подъезд въезжали новые жильцы, с которыми у вас еще не успели сложиться такие дружеские отношения, как с остальными?
Алехины задумались. Видимо, мысленно пробегая взглядом по всем этажам своего подъезда.
— У нас в подъезде народ дружелюбный… Есть, правда, один сосед, который, пожалуй, ни с кем и не общается. Он замкнутый, скорее стеснительный, но вежливый, как всякий культурный человек. Наверное, у него характер такой, он самодостаточный человек.
— И кто же это? — cпросил Турецкий, уже зная заранее ответ.
— Он живет на четвертом этаже, Андрей Борисович Каледин.
— И давно он живет тут?
— Года три. До этого он жил на Васильевском острове, с мамой. Она тяжело болела, и он ее выхаживал, а когда умерла — поменял квартиру. Мы с ним как-то разговорились, случайно. Я приехала на машине из магазина, привезла продукты, а тут лифт сломался. Андрей Борисович уже заходил в подъезд и меня увидел — я с пакетами шла. Он мне дверь придержал.
