Прозвенел звонок, Аля отправилась в учительскую. Сегодня у нее два «окна» подряд. Это и хорошо, столько тетрадей можно проверить, чтобы домой не тащить.
В учительской остался только Мечислав Теодорович. Аля его недолюбливала за сальные шуточки. А он, наоборот, любил с Алей поговорить. Основной темой его рассказов были подвиги в сельской школе, где он проработал пять лет после окончания пединститута. Аля уже наизусть знала все истории, но приходилось слушать по пять раз одно и то же. Мечислав Теодорович почему-то считал, что, рассказывая о том, как он колотил своим протезом левой руки по головам нерадивых учеников, он делится своим педагогическим опытом, который ценен уже тем, что Мечиславу Теодоровичу шестьдесят восемь лет. Следовательно, его нужно слушать как наставника, передающего свой опыт молодому поколению.
Аля уже однажды взяла грех на душу, о чем потом сожалела с полгода. В 5 Б классе учился Гера Ашкенази, красивый мальчик с умненьким лицом, но абсолютно неуправляемый. Чтобы провести урок, на него лучше было вообще не обращать внимания. Он мог ходить по классу, распевая какие-то песенки, или колошматить всех подряд, комментируя свои действия ехидным скрипучим голосом. Он неожиданно вступал в перепалки с учителями. И на их сдержанные увещевания распалялся все больше и, наконец, приходил в полное бешенство. Аля была уверена, что он сумасшедший.
Но все учителя почему-то помалкивали, терпеливо снося его откровенные издевательства. Его имя избегали произносить на педсоветах и родительских собраниях, как будто на него было наложено табу. Его родителей Аля не видела ни разу. Однажды на уроке, когда она читала пятиклассникам стихи Пушкина и в классе была относительная тишина, Гера начал что-то вполголоса бубнить. Аля попыталась читать погромче, Гера перешел на крик. В груди у Али полыхнуло пламя гнева, не помня себя от ненависти, она подскочила к нему, цепко схватила пальцами за ухо и поволокла в маленькую каморку, примыкавшую к классу, где с незапамятных времен хранился инвентарь уборщицы.
Гера почему-то стал бубнить потише, а она, все еще вцепившись в его ухо с такой силой, что ее пальцы свела судорога, стала изо всех сил бить его школьным журналом по голове. Ей хотелось только одного — чтобы он замолчал. С носа Геры соскочили очки, и он вдруг заволновался.
— Если вы их сломаете, будете покупать новые, — пригрозил он учительнице сравнительно мирным тоном. Аля отвела душу и разжала пальцы. Багровое ухо Геры оттопыривалось распухшим вареником, и Аля испугалась, что повредила его. Все это время в классе стояла мертвая тишина. Класс ждал конца экзекуции. Когда наконец Гера понуро вернулся за свою парту, а Аля, раскрасневшаяся, взлохмаченная, едва переводя дыхание, села за стол, она впервые прочитала в глазах учеников уважение. «Эти дети ценят только силу», — с горечью подумала она. Когда после урока Аля рассказала Тамаре об избиении Геры, та ужаснулась:
— Алька, ты с ума сошла! Учитель не имеет права поднять руку на ребенка, даже если тот законченный негодяй и подонок. Молчи и никому не рассказывай! У моего приятеля сестра — учительница, она тоже стукнула ученика по голове школьным журналом — довел ее. Так ее потом по судам родители затаскали. Ей вообще из школы пришлось уйти.
— Ну и хрен с ними, уйду… Лучше полы пойду мыть в подъездах, чем с такими поганцами цацкаться. Кто родители у этого мерзавца?
— А ты не знаешь? — удивилась Тамара. — Его отец — наш главный школьный спонсор.
— Значит, мы должны отдуваться за эти шикарные столы в кабинете директора, мягкие диваны, бездарные скульптуры в холле?
— И за наглядные пособия, и за пополнение школьной библиотеки, и за бесплатные обеды учителей, и за бесплатные концерты для учащихся. А еще добавь к этому весьма ощутимую помощь многодетным семьям и матерям-одиночкам.
— Cдаюсь, — мрачно выдавила Аля. — Только почему у такого человека, который радеет за чужие семьи, у самого растет такой гнусный сын?
— Там мамаша совсем больная на голову. У нее два постоянных места пребывания — либо психушка, либо косметический салон. Видела бы ты ее: красавица — cловами не опишешь. Стройная, высокая, дивные зеленые глаза, тонкие черты лица, одета — куда там нашим законодательницам моды, со вкусом у нее все в порядке. Улыбка — сплошное очарование. Заговорит — минут пять вполне здраво рассуждает. На шестой минуте уже понимаешь, что с ней не все в порядке. На седьмой — становится ясно, что ей пора возвращаться в психушку.
— И как же он ее терпит?
— И терпит, и одевает, и всем прихотям потакает. Понять невозможно. Может, это все на биологическом уровне? Мне Жорик как-то рассказывал: на их судне у старпома жена — сущая ведьма. Смотреть невозможно, вредно для здоровья. А в него влюблена их буфетчица. Девчонка институт бросила, лишь бы рядом быть. Красивая, неглупая… Хотя я думаю — все-таки дура. На кой он ей, старый хрен, нужен, если он ей прямо сказал, что никогда не женится? Так вот, с корабля, от этой красавицы, которая за него жизнь положит, не задумываясь, он возвращается к своей карге, от которой слова доброго не услышишь, одна ругань, и с которой на люди стыдно показываться — до того страшна. Видимо, в ней есть что-то такое, на биологическом уровне, что его к ней тянет все эти двадцать пять лет.
— Не родись красивой, а родись счастливой, — вздохнула Аля, вспомнив своего бывшего преподавателя по языкознанию, в которого она была влюблена недели две подряд после выпускных экзаменов. Мало того, что он был старый, хромой, о нем ходили слухи, что он гулял со всеми подряд заочницами и по миру у него было разбросано немало детей. Аля влюбилась в него ни с того ни с сего, и когда после выпускного вечера у нее собралась компания однокашников, неожиданно для всех она пригласила и преподавателя. Он вполне уютно чувствовал себя в молодежной компании, будучи старше всех лет на сорок, много шутил, и когда Аля встречалась взглядом с его голубыми навыкате глазами, у нее сладко замирало сердце. Они тогда крепко выпили, и больше всего на свете ей хотелось очутиться в его объятиях. Когда он как бы невзначай брал ее руку в свою, чтобы посмотреть, который час, она умирала от нежности к этому немолодому обрюзгшему человеку, крупная голова которого с густой седой шевелюрой напоминала ей в профиль патриция. Через неделю он все-таки назначил ей свидание в лесу. Сначала было очень романтично, он неожиданно вышел из-за кустов, когда она сошла с автобуса и осталась стоять на месте, боясь заблудиться. Но когда она потащилась за ним по глинистой тропинке в чащу — на каблуках, в новой замшевой юбке, казалась себе дура дурой. Он шел, не оглядываясь, с плетеной корзинкой для грибов, сильно хромая, в старой драной рубашке и растянутых спортивных трико. Это ее совсем добило. Линялые синие трико, которые безобразно обвисали и спереди, и сзади, лишили его романтического образа патриция и превратили в скитающегося по лесам забулдыгу, который надеется к припасенной бутылочке водки найти достойную закуску в виде сыроежек. После пятнадцатиминутного созерцания невыигрышного вида престарелого ловеласа со спины, у Али возникло чувство отвращения. И когда они наконец остановились и даже уселись на травку, а потом улеглись на его драную рубаху, Аля мечтала об одном — чтобы поскорее все это закончилось. Почему-то возражать его желанию ей было неудобно. Ведь оба знали, зачем она приехала в такую даль, добираясь с пересадками сначала в троллейбусе, затем в метро, потом в электричке, а напоследок в пыльном автобусе. И все это сложное путешествие, похожее на великое переселение или неожиданную эвакуацию Аля предприняла ради страстной, неземной любви… К счастью, где-то совсем рядом затрещали кусты, и они оба вскочили. Аля стала наспех застегивать блузку, и с корзинкой в руках они пошли собирать грибы. Через десять минут она попросила вывести ее на дорогу, чтобы успеть к автобусу. После этого единственного романтического свидания любовь к патрицию как рукой сняло. Преподаватель уехал в Москву и целый год потом посылал ей поздравительные открытки, в которых скупо желал ей всяческих благ. При этом он так шифровался, каждый раз произвольно меняя ее имя и никогда не подписываясь, что если бы она не знала его характерного почерка — с буквами-кривульками и размашистыми хвостиками то сверху, то снизу, ни за что не догадалась бы, что ей пишет человек, который не просто знает ее, а даже испытывает какие-то чувства. Иначе зачем было посылать по четыре раза в год открытки с видами Москвы?
