Сальский не поддался бы ни на какие уговоры. Он бы и в первый раз к воротам не подошел. Но это был Рубежов! Знал, знал Паша, что напарник его ненадежен по причине не слишком великого разума. Но куда деваться, если положиться больше не на кого…
«Калашников» Жора, открывая ворота, поставил рядом. Потом сообразил и приладил под мышку, так, чтобы дуло сквозь полу куртки было направлено на входящего. В последний раз повернул ключ в замке и приотворил калитку.
За какой-нибудь час деятельный Арсен, которому явно пошел на пользу опыт уголовной и тюремной жизни, провернул колоссальную работу. Выяснил, в каком доме засел похититель. Обесточил весь поселок. Позвонил Майсурадзе, который принялся клясться в своей непричастности к происходящему и благодарить за сообщение. Втихаря предупредил ближайших к Майсурадзе жителей, чтобы не высовывались в ближайшее время. Здешние дачники, а также члены их семей были людьми опытными и предупреждением не пренебрегли. А дальше начался спектакль.
— Под пули предпочитаю не соваться, — серьезно сказал Арсен. — У меня жена, дочь Мария, старая мама. Я встал на путь исправления, — и подмигнул Семену Семеновичу.
Его просьба была удовлетворена.
Как только в щели калитки показалась физиономия, знакомая по фотографии в личном досье «морского котика» Рубежова, правда раздобревшая и чуть оплывшая, должно быть, вследствие нелегкого дачного времяпрепровождения, у Дениса исчезли последние сомнения.
Железная дверь комнаты на чердаке была снабжена звукоизоляцией, но каминная труба и кухонный лифт доносили снизу странные искаженные шумы. Настя прислушивалась к каждому звуку, пытаясь понять, что там происходит. Кажется, там, внизу, спорили, а может, даже дрались. И, скорее всего, из-за нее. Сейчас придут пытать, а может, сотворить то, что хуже пыток и смерти. Оставался один выход, загодя обдуманный, но все равно отвратительный. Метнувшись, Настя оказалась возле кухонного лифта. «Что же я делаю? — Ее руки сами поднимали заслонку. — Как же я оттуда выберусь?» — Ей пришлось скинуть туфли и колготки, чтобы не скользить. — А, была не была! И, ногами вперед, крепко держась за деревянный бордюр, окружающий отверстие, Настя проникла в шахту лифта. Отодвинув проходящий через центр шахты трос, она ступнями нащупала противоположную стену. Держаться можно. Пальцы вцепились в бордюр до побеления, болью вопя о нежелании с ним расставаться. Нет, надо! Никогда не сдавайся, отважная лягушка. И если даже ты совершаешь глупость, все равно не сдавайся. Настя постепенно втягивалась в отверстие. И когда она втянулась полностью, заслонка, негромко хлопнув, вернулась на место. Стало совсем темно.
Внутри оказалось просторней, чем казалось. А вот удержаться между скользкими металлическими стенками было гораздо труднее, чем она рассчитывала. «Падать высоко, переломаю руки, ноги, позвоночник… Только не нужно об этом думать, и без того невесело». Занятия спортом помогали девушке держать равновесие, хотя мышцы без тренировки ослабели. С каждым сантиметром кабинка, зависшая на втором этаже, приближалась. «А что произойдет, когда я на нее наступлю? Потолок провалится? А если они обнаружат мое отсутствие, включат лифт и трос разрежет меня пополам? Ну, уж это глупости! И потом, лучше погибнуть от несчастного случая, чем попасть в руки этих… этих…»
В глубине души Настя не считала, что одна возможность лучше другой. Она просто старалась себя подбодрить. Получалось не очень.
16
Пройдя зимний сад и столовую, Павел Сальский толкнул дверь в морозильную камеру. Дверь не поддавалась. Вот хрень собачья, там же задвижки изнутри не предусмотрено! Кому там запираться, несуществующим свиным тушам? Разгоряченный преследованием и уверенный, что теперь-то Шестаков никуда от него не денется, Сальский ударил в дверь всей своей мускулистой массой, еще, и еще, и еще… На третьем ударе дверь легко распахнулась. В темноте прошуршали шаги бегущего и остановились.
— Погоди, свинья! — Сальский не узнал своего голоса, но грозный тон крайне понравился ему самому. — Сейчас я из тебя тушу сделаю!
— Паша? — прошептал из дальнего левого угла Шестаков: эхо старалось запутать Сальского, отражаясь от железных стен. — Я думал, это они… милиция…
— Которую ты на нас навел?
— Я никого не наводил. — Разговаривая с Сальским, Шестаков не стоял на месте, но шел не к нему, как надо бы, а постоянно двигался, отступал, кружа под свисающими железными крючьями, отбрасывавшими причудливые хищные тени в свете, падавшем через открытую дверь. — С чего ты взял, Паша? Если бы навел, я бы сюда не пошел. Я, Паш, честно говоря, запаниковал. Это твое дело, военное…
— Мое дело, подонок, киллерское. — Освещение было из рук вон плохим, но «морских котиков» тренировали уничтожать противника даже в осенние штормовые ночи. Усыпив бдительность Шестакова тем, что оставался на месте, якобы отказавшись от преследования, Сальский одним стремительным прыжком сбил его с ног и прижал к ледяным, влажным от сырости плитам пола. — И ты сейчас в этом убедишься. Говори, какой у них план действий?
— Что за ерунду ты придумал, Паша, — прохрипел Шестаков. Хрящи горла под жесткой рукой Сальского захрустели. От дикой боли Шестаков взвыл, но крик получился сдавленный.
— Говори! Слышишь, говори! Иначе сейчас на тот свет у меня пойдешь с чертями разговаривать.
Ощущения физической силы, готовой сотворить с ним что угодно, были Кириллу внове. Он даже в детстве никогда не дрался: был примерным мальчиком… «Что так, что по-другому, все равно погибать, — мелькнула мысль. — Но, если сказать, может, погибать и не придется?» Он сдался.
— Две группы, — торопясь, забормотал Шестаков. Рука Сальского временно ослабила хватку, и это было главное. Какое счастье — глоток свежего воздуха! — Одна через лифт, другая через канализацию… Они поджидают в канализации… Захватить с поличным…
В полутьме Шестаков лишь приблизительно мог различать черты склоненного к нему лица бывшего «морского котика». Но то, как исказился его тонкогубый рот и стиснулись челюсти, как заходили желваки под кожей, заставило жертву закричать, тратя остатки скопившегося в легких воздуха. Воздуха не хватило, и крик вылился в кашель.
— Кашляешь? Покашляй, птичка. С поличным… как бы не так…
«Этот человек — сумасшедший, — подумал Кирилл. — Как же я до сих пор ничего не замечал?»
Матвей Пикаев привык к тишайшему бункерному существованию, куда не вклиниваются телефонные звонки, неожиданные визиты давно забытых родственников и приятелей, привык к тому, что под землей намного спокойнее, чем на земле. Поэтому сирена оглушила его, заставила сильней забиться сердце, завибрировать самые чувствительные нервы. «Братцы, что стряслось, куда бежим?» — пытался узнать он у охранников, но те не отвечали и только торопили, велели складывать картины. Личные вещи бросили так, да и много ли у каждого было вещей!
— Как это «что стряслось»? — бодро крикнул ему издали Олег Земский. — Ежику понятно, Матвей, капец настает бункерному существованию. Завтра в газетах появятся во-от такенные заголовки: «Банду преступников-художников достали из-под земли!»
