— What? Ah, stop it, please! Stop it!
В обязанности Сальского не входило успокаивать кого бы то ни было, даже Файна. Следовало уберечь их от опасности, а для этого распорядиться:
— Ваха, бери этого и художников, уводи в канализацию.
— Позвольте, что значит «этого»? В канализацию? Я не хочу!
При всем своем криминальном опыте ни в одной перестрелке, являющейся вроде бы непременным атрибутом преступной жизни, Файн ни разу не участвовал, и эта перспектива бросала его в дрожь. Но как же уйти? Бросить бесценные полотна и столь же бесценные подделки? А, с другой стороны, если он возьмет их с собой, не облегчит ли тем самым работу преследователям, которые только того и ждут, чтобы поймать его с поличным? Звонок из Нью-Йорка доказывал, что на него объявлена охота… Алчность и чувство самосохранения боролись в душе Абрама Файна.
— Картины, — простонал он, — картины… Не оставляйте их здесь!
Художники торопливо свертывали полотна в трубки. Они лучше кого бы то ни было представляли ценность доверенных им произведений искусства. Ценность, которую не исчислить в тысячах долларов.
— Иди, — без лишних уговоров Ваха подтолкнул Файна израильским автоматом УЗИ в плечо, и Файн двинулся, куда его направляли, причитая:
— Шестаков! Во всем виновата, конечно, эта сволочь Шестаков…
Кирилл Шестаков, выпав из зоны внимания бункерного персонала, торопливым шагом пробирался туда, где его никто не стал бы искать. Собственно, он не поступал непорядочно: командир и не обязан лезть на передовую. Бункерная охрана, неоднократно получавшая от него инструкции и даже проводившая учебные тревоги, распределилась по своим местам. Милиция тоже не потребовала, чтобы Шестаков бросался под пули, наоборот, предложила важному свидетелю позаботиться о своей безопасности. Вот он и заботится. Главное, вовремя достичь укромного тайника, где можно будет пересидеть.
Осведомленный о стратегии и тактике операции, получившей условное название «Шерман», Шестаков не пошел ни назад, к лифту, ни вперед, к недостроенному отсеку бункера: и там, и там должны были разыгрываться основные события битвы. Вместо этого он свернул в перпендикулярный коридору закоулок, изображавший зимний сад. Зимний сад плавно перетекал в столовую, которой все равно никто не пользовался: художники предпочитали питаться индивидуально, у себя в жилых комнатах, консервами, требующими минимальной кулинарной обработки. Столы и стулья, сохранившиеся с советских времен и не попавшие в бомжовые костры лишь потому, что были пластмассовыми, сгрудились по углам в кучи и имели сиротливый вид, от которого Шестакову стало как-то уж совсем невесело. Но зачем ему было грустить? Ведь он практически достиг намеченного убежища.
К столовой примыкало хранилище продуктов, или, как еще выражались в бункерном быту, морозильная камера. Впрочем, упоминали ее редко, поскольку нужды в ней не испытывали. Расположенная на отшибе, обитая железными листами комната отличалась наличием под потолком железных рельсов, по которым ездили крючья, предназначенные, как можно догадаться, для мясных туш. Когда-то эта нехитрая механика приводилась в движение при помощи рычагов, однако у новых владельцев Раменок-2 нужды в этом не возникало: ни в тушах, ни в рычагах. Кирилл пощелкал выключателем: в морозильной камере даже свет не горел! Тем лучше. Он с облегчением притворил за собой железную дверь и остался в полной темноте.
В темноте можно было расслабиться. Темнота была другом, а не врагом. Пусть они там дерутся насмерть, пусть льется кровь — его это не касается. Кирилл видел сцены бандитских разборок только по телевизору и, подобно Файну, знал, что не горит желанием лицезреть это воочию. Пусть они разберутся между собой, он всегда успеет присоединиться к победителям. Жизнь дороже. Кирилл отсидится в камере, продлевающей срок его жизни на земле, как срок хранения самого драгоценного продукта. На ощупь он снял пиджак, сложил его вдвое, расстелил на полу и уселся, как на коврик, готовясь к долгому и скучному, зато безопасному ожиданию.
Прислонясь к стене, Шестаков прикрыл глаза. События предшествующих суток сплетались перед ним в яркий, но уже не мучительный калейдоскоп: он столько волновался, что запасы тревоги в нем истощились. Бессонная ночь дала о себе знать, и Кирилл отключился. Как долго провел во сне, он не знал: часы у него были без подсветки. Что его разбудило? Словно властная рука потрясла за плечо: «Вставай! Иначе тебе придется плохо!» Наверное, похожим образом заяц узнает о приближении охотника. Привскочив (во сне он осел набок), Кирилл Шестаков боязливо прислушался. Причудливые архитектурно-оборонные изыски Раменок-2 рождали причудливую акустику, однако на этот раз сомневаться было невозможно.
Шаги…
Через зимний сад и столовую, тяжелые, уверенные…
Шаги.
Кто-то искал Кирилла. Кто-то приближался к Кириллу.
Кто же это: враг или друг?
А разве в этом подземелье у него еще остались друзья?
Что делать? Замереть на месте, чтобы не сигнализировать о своем пребывании здесь случайным шорохом? Или, пока не поздно, отбежать подальше и спрятаться в спасительной темноте?
С мужеством отчаяния Кирилл Шестаков вскочил на ноги. Изнутри на двери камеры не было щеколды, но он навалился собственным телом, временно перекрывая вход тому, кто непременно войдет.
12
Сколько времени? Настины часы, должно быть от сотрясения, остановились, и, хотя она снова их завела, проку от них теперь было мало. Окна в ее камере со скошенным потолком отсутствовали. Потому, что комната изначально предназначалась для содержания пленников, или просто таков был архитектурный проект? Ведь это чердак… «Мансарда», — всплыло слово из литературы XIX века, и Настя невольно улыбнулась: совсем не похоже. Мансарда — это что-то такое светлое, распахнутое навстречу солнцу, свежему воздуху и просторам, хотя и городским. А тут, хотя в паре метров от дачного поселка открываются поля и леса, простора совсем не чувствовалось. Мешала запертая дверь. На эту дверь Настя время от времени поглядывала, обуреваемая двоякими чувствами. С одной стороны, ей, конечно, хотелось, чтобы эта дверь открылась и выпустила ее на свободу. Но, с другой стороны, она понимала, что, скорее всего, дверь откроется, чтобы впустить тех людей, которых видеть совсем не хотелось. Людей, которые в силах сотворить с ней все что угодно.
Денис этого так не оставит, он постарается вытащить ее отсюда. Настя понимала, что в экстремальной ситуации на Дениса можно положиться. Когда человеку доверяешь, разве это не самая важная составляющая любви? Но сейчас не до этого. Сейчас вообще не до чувств. Настя старалась оставаться спокойной, но ее трясло, как будто поднималась температура.
Что делать узнице в заключении? Бродить от стены к стене, из угла в угол? Настя попробовала, но этот способ времяпрепровождения ее не развлек. Уставшая Настя присела на железную кровать, застеленную синим с красной полосой одеялом. Откинув одеяло, обнаружила чахлую подушку без наволочки, передернулась от брезгливости. Нет, она не собирается пассивно проводить здесь минуты, часы, может быть, дни, трясясь от ожидания, что ей сделают что-то плохое. Она постарается отсюда выбраться.
