Что же вызвало на его лице восковую бледность? Что заставило его взволноваться до такой степени, что он даже отложил поездку в Раменки-2?
Сотрудник русского консульства по фамилии Порываев прогуливался по аллеям Централ-парка. Обычно он назначал встречи здесь, в одном из немногих оазисов Нью-Йорка. Порываев не любил Америку, особенно Нью-Йорк, предпочитая европейские страны, через которые пролегал привычный для него путь дипломатической почты. Перед глазами все еще стояли миражи недавнего прошлого. Еще двое суток назад мимо окна не спеша проплывали аккуратные домики с черепичными крышами, далекие шпили готических церквей: приближаясь к границе, поезд замедлял ход. Вкрадчивый женский голос объявлял: «Мы прибываем в Республику Чехия»… Это радовало. Порываев любил Чехию еще в те времена, когда эта страна была вдвое больше и называлась Чехословакией. В эпоху СЭВ братья по соцлагерю ценили ее за пиво, иностранные шмотки и пусть не капиталистическое, но все же получше отечественного качество жизни и сервиса. Теперь, когда все это и многое другое можно было получить дома, остались туристические радости: облик городов, в котором германское начало удачно сочеталось со славянским, злата Прага с шедеврами ее архитектуры. Порываев в Праге останавливался проездом, его путь вел во Франкфурт, а далее в Нью-Йорк, тем не менее он выкроил часок и навестил свой любимый переулок Алхимиков, темный и каменистый, отдающий сыростью столетий. Разве Америка в состоянии похвастаться подобными культурными ценностями? Прежде чем добраться до Нью-Йорка, Порываев не единожды перенес нашествие таможенников, но это было пустяками: дипломатическая почта таможенному досмотру не подлежит. Все остальное — пусть смотрят сколько угодно, такая у них работа. Порываев охотно распахнул недра своего желтого дорожного чемодана, демонстрируя зубную щетку и шариковую ручку. Единственное, к чему попытались придраться в Германии, — это сигареты, но и их он вез разрешенное количество.
Порываев не затевал никаких афер. Сам по себе он был абсолютно законопослушным и бескорыстным гражданином своей страны. Он всего лишь оказывал постороннему человеку любезность в соответствии с его личной просьбой.
Несколько лет тому назад к Порываеву обратился его непосредственный начальник. В помещении, предварительно обследованном на предмет «жучков», начальник скучающим голосом заговорил о том, что почта в наше время работает крайне неаккуратно, а товары, отличающиеся особой хрупкостью, ей лучше не доверять. В связи с этим он был бы крайне признателен, если бы Порываев изыскал возможность передать в Нью-Йорке небольшой, совсем небольшой груз его родственнику, мистеру Фредерику Хагену. Ничего особенного, так, бумаги, представляющие собой семейную ценность. Часть вознаграждения за труды он получит вместе с пакетом, часть — от мистера Хагена. Порываев первым делом подумал о проверке на вшивость, но слова отказа застряли у него в горле после того, как начальник напомнил ему дату и время, когда он уже совершил подобное злоупотребление служебным положением. Риск поплатиться был велик в любом случае, принял бы он предложение или отказался. Порываев согласился и потом не раз прихватывал пакеты начальника, отправляясь по привычному маршруту. Некоторое время он воображал себя шпионом, но сведений об утечке государственных тайн за рубеж не поступало, и он расслабился. Должно быть, дело действительно личное.
Мистер Хаген показался в дальнем конце аллеи. Порываев узнал его элегантное летнее пальто бордового цвета, его походку — несмотря на всю элегантность, при ходьбе Фред Хаген по-крестьянски загребал ногами. Оставалось так немного до завершения напряженного эпизода… Двигаясь в противоположных направлениях, они соприкоснулись на ходу, толкнули друг друга. Пакет вот-вот перекочевал бы из одного кармана в другой.
Внезапно слева и справа выступили четверо подтянутых мужчин, одетых в штатские пальто. Аллеи просматривались насквозь, и позже, восстанавливая задним числом этот поворотный в биографии момент, Порываев никак не мог уразуметь: откуда они взялись? Прятались за стволами деревьев? Лежали на газонах? Внезапное явление создавало ореол чуда, но чуда неприятного. Откуда бы, впрочем, они ни взялись, эти чересчур подтянутые для настоящих штатских личности потянулись к пакету с сургучными печатями, содержимое которого даже для самого Порываева было тайной. Один из них, худощавый седеющий брюнет лет пятидесяти, с крючковатым носом и поджатыми губами, держался на заднем плане, но именно в нем-то Порываев, с его идеальным административным чутьем, распознал главного.
— Нельзя! Это грабеж! Это нарушение права на собственность! — запротестовал Порываев по-английски.
— ФБР, — отбил его довод человек в штатском, поднося прямо к его лицу ламинированное удостоверение. Буквы заплясали в глазах у Порываева.
Сбоку послышался хлопок, будто кто-то шумно открыл бутылку. Действительность раздробилась на несколько хаотических частей, которые неподготовленный мозг Порываева силился свести воедино. Кровь на песке под ногами. Вскрикнувший, схватившийся за плечо фэбээровец выпустил удостоверение. Мистеру Хагену заламывают руки, в одной из которых все еще зажат небольшой пистолет.
Пакет валялся на посыпанной песком дорожке Централ-парка. Разорванный.
Дальнейшее Порываева могло не интересовать. И все же он скосил глаза, чтобы рассмотреть: что появилось из пакета? Наверняка ничего примечательного. Заурядная компьютерная распечатка. И только подписи… да, это окажутся крайне важные подписи. Он к этому готов.
Но это были не документы. Это была вообще не бумага. Перед изумленными глазами Порываева и фэбээровцев явился расписанный масляными красками, небольших размеров холст. На нем плясала свадьба, мрачная и жизнеутверждающая, склоняла под фатой голову невеста с синим лицом, а кот, баран и козел приветствовали молодоженов.
— Это оно. — Фэбээровцы были единственными, кого содержимое пакета ничуть не удивило.
— Как вы можете объяснить это, мистер Порываев?
— Никак, но… Я не знал. Клянусь, я не знал, что перевозил!
Порываев сам сейчас не верил в то, что говорил, хотя пять минут назад не усомнился бы в правомерности своих слов.
А в Нью-Йорке представители Файна тревожно названивали по московскому номеру, который он им оставил.
8
Для обычных женщин поход по магазинам — это развлечение, сопряженное с искушением потратить больше денег, чем нужно. Настя посещала магазины женской одежды совсем с другой, деловой целью. Она профессионально рассматривала платья с лица и с изнанки, отмечая особенности моделей и кроя, прикидывая, что плохо и что хорошо. И обычно обнаруживала массу недостатков: этот узор перекошен, тот участок плохо прострочен… Не говоря уже об общей банальности исполнения. Для Насти, обладавшей художественным вкусом, не составило бы труда создать платье в стиле Пикассо или брюки, навевающие мысль об июньском рассвете. Такие необычные вещи она иногда видела во сне.
Еще недавно Настя думала, что самое трудное, с чем она столкнется в столице, — это работа, но такие трудности ее не устрашали. За внешностью трогательной девчушки с глазами олененка скрывалась настоящая бизнес-леди, правда пока не успевшая проявить себя. В Барнауле Настя, дочь некрупного, но заметного по местным меркам начальника, привыкла быть первой во всем; она прекрасно училась, занимала первые места на олимпиадах, у нее было множество друзей и приятелей… И вот, приехав в Москву, она обнаружила, что таких, как она, хорошеньких, талантливых и амбициозных, здесь сотни на квадратный сантиметр. Но это открытие не заставило Настю отступить. Она намеревалась стать знаменитым модельером и никому не собиралась уступать своего будущего карьерного величия, достигнутого исключительно талантом и честным трудом. Недаром она повесила на стену картинку с сопротивляющейся до последнего лягушкой и подписью: «Никогда не сдавайся». Мужчины до этого лета виделись на ее великом пути помехами, чем-то вроде «лежачих полицейских», предназначенных для того, чтобы особо прыткие сбавляли скорость. Если у мужчины обычная сексуальная ориентация, ему нужен от подчиненной только секс; если он гомосексуалист, что в мире моды не редкость, это еще хуже: такие видят в каждой женщине соперницу. И вот Насте встретился мужчина, который не собирался мешать ее карьере. Которого вообще не интересовала ее карьера, а интересовала, как ни странно, она сама. Мужчина, который не был ни ее начальником, ни подчиненным, ни соперником — а просто собеседником. Другом, с которым у нее нашлось немало общего. Оба они были молодыми, целеустремленными и готовы были горы своротить, чтобы только добиться своего. Но оба не готовы были ради достижения цели поступиться порядочностью. Обоих влекла Москва, но московский образ жизни казался неудобным: в чем-то слишком суровым, в чем-то, наоборот, комфортно-расслабляющим… «Привыкнешь», — утешал ее Денис, и Настя не могла не отметить, что, за исключением старенького Семена Семеновича, это первый мужчина в Москве, от кого она услышала слова ободрения и поддержки.
