— Слава! — донеслось из-за двери. — Ты здесь? Ты жив?
— Жив, Саня! Скажи полиции, пусть догонят преступников! Они вылезли с другой стороны!
Послышался топот по каменной лестнице. Слава отметил, что побежал один Турецкий. Несколько минут спустя шаги протопали в обратном направлении:
— Упустил я их, Слава.
— Как упустил? А полиция?
— Нет никакой полиции. Я один.
— Это ты, что ли, сказал: «Видчините, будь ласка»?
— Ну я, — сердито сказал Турецкий. — Само как-то вырвалось. Если пробуду в здешних краях еще месяцок, начну думать по-украински. Слава, осмотрись: они нигде не оставили ключей?
— Оставили. В двери торчат.
— Тогда открой!
— Сейчас, Саня, погоди. Я привязан. Сейчас, сейчас, развяжусь. Я постараюсь, Сань. Только бы эта зараза на меня не рухнула…
— Какая зараза?
— Дыба!
Если бы по мотивам событий этой ночи создал картину художник, он мог назвать ее: «Жанровая сценка с дыбой». Если бы за дело взялся писатель, он наименовал бы главу в своей книге: «Ночь в камере пыток и прочие мелкие неприятности». Но, увы, деятели искусств под рукой у Турецкого и Грязнова отсутствовали, и леденящие душу подробности украсили страницы полицейского протокола.
И то не все подробности попали туда. Друзья решили, что полицию задействовать все-таки стоит. Полиция лихо взялась за дело. Среди ночи подняли с постели сначала вахтера, который сладко дрых, несмотря на ответственный пост, потом директора музея, потом экскурсовода, специализирующегося на камере пыток, который спросонья орал одно: ничего не знает, ключи у него не пропадали. Уходя, он повесил их на общий щиток, а ключ сдал на вахте. Может быть, злоумышленники вытащили у него из кармана ключи, пока он вел экскурсию, сняли копии в ближайшем «Металлоремонте», а потом подложили обратно? «Все может быть», — помрачнели полицейские. Когда экскурсоводу сказали о пытках, он буквально полез на стену.
— Це неможливо! Це ж декорации, воны ж не працюють!
— Ни хрена себе хрена, — скептически отозвался Грязнов, предъявляя ободранные запястья, — хорошенькое «не работают».
Экскурсовод стоял на своем: натереть запястья веревки могли, но вывихнуть руки и ноги из суставов, как на подлинной дыбе, — это уж нипочем. Если бы нагрузка превзошла определенный порог, вся конструкция развалилась бы.
По правде сказать, она и развалилась, когда Слава освобождался от пут. Так что в итоге, сделал неутешительные выводы полицейский, пострадавшим скорее всего признают… музей. А дело будет проходить как взлом с актом вандализма. Вы, конечно, справочку о повреждениях в травмпункте возьмите, только, позвольте указать, зря связываетесь. Вы ведь туристы? Так уедете из Каменец-Подольского и забудете про этих хулиганов-пыточников. Вам что, очень захотелось допросов и прочей следственной лабуды? А хулиганов этих мы, в связи с иском директора музея, все равно изловим. Никуда они от нас не денутся.
— Саша, — спросил Грязнов, когда они на рассвете медленно брели в гостиницу из местного травмпункта, — а как ты сразу догадался искать меня в камере пыток?
— Разве я сразу догадался? Я бросился тебя искать минут через сорок. Всех расспрашивал. Одна девушка заметила, как двое волокли своего товарища, наверное пьяного, в направлении старой крепости. В полуподвале горел свет. Ну и вот… Проще простого.
— Да, — сварливо отозвался Слава, — пытать человека проще простого. А еще гордимся своей современностью!
13
Пользуясь Русланиным гостеприимством, назавтра в палату Альниса Турецкий входил один: Слава остался лечить раны и сотрудничать с украинской полицией. Альнис вроде бы спал, но, услышав шаги, уставился на вошедшего глазами, в которых зажглись ликующие огни: вчерашние игры продолжаются! Только он ошибся. Сегодня Турецкий был суров и не испытывал ни малейшего желания миндальничать с теми, кто пытал людей, в прошлом или в настоящем.
— Вальдемар Янович, будете говорить?
Альнис подмигнул. Или это было непроизвольное сокращение верхнего века? Как его пронять? Не причинять же ему боль? Кем бы ни был раньше этот старик, так поступают одни негодяи. Отобрать судно? Он только обрадуется возможности сделать пакость тем, кто вынужден за ним ухаживать. На самом деле Альнис не относился к тем, кто сегодня ночью вздернул на дыбу его лучшего друга. И тем не менее в каком-то смысле и те типы, и он — одна команда, одного поля ягода.
Турецкий не относился к тем, кто пытал людей. Но в его распоряжении было очень мало времени. Поэтому, не тратя слов на уговоры, он засунул руку под подушку и нащупал четырехугольный предмет. Альнис выгнулся, извился угрем: Руслана права, не так уж он был и парализован. Но отобрать заветную коробочку не успел: она оказалась в руках Турецкого.
Водянистые колбочки глаз Вальдемара Яновича уставились на Турецкого с мольбой.
— Вальдемар Янович, я отдам вам ваше сокровище. Но сначала вы мне скажете, куда девался Бруно Шерман. Договорились?
Альнис разинул бледный рот, готовясь издать вой, на который сбежится весь дом престарелых, если не из жалости, то хотя бы из любопытства, чтобы выяснить, что произошло. Турецкий сделал шаг к окну. Коробочка зависла над подоконником.
— Не советую. Пока суд да дело, вашу собственность кто-нибудь скоммуниздит. А если мы оба не будем делать резких движений, она вернется к вам в целости и сохранности.
На Альниса было жалко смотреть. Даже то, что мучается он, в сущности, из-за своей вредности, не уменьшало неловкого чувства, и, чтобы скрыть смущение, Турецкий отвернулся. За окном сплошной прозрачной горячей глыбой залегал украинский полдень без теней, полный света и движения. Там никому не было дела до того, что происходит в палате, полной враждебной напряженности между двумя людьми.
Альнис приподнялся. Персонал дома престарелых ни за что в это не поверил бы, но факт оставался фактом: он был способен двигаться. Простыня сползла, обнаружив бинты, по которым расплывались водянисто-коричневые пятна.
— Что у вас в этой коробочке, Вальдемар Янович? — с максимумом возможного дружелюбия спросил Турецкий.
С гулким, каким-то механическим, вздохом Альнис опустился обратно на подушку. Из него словно вышел воздух, а вместе с воздухом и поддерживавшая его злость.
— Часы Иосифа Виссарионовича. Он лично меня наградил. За то, что я истреблял гитлеровских недобитков…
Злость благотворно подействовала на связность и отчетливость речи. Несмотря на беззубую шепелявость, Альниса вполне можно было понять.
— Среди недобитков попадались и невиновные люди, Вальдемар Янович. Таков был художник Бруно Шерман…
— Не-ет. Он сотрудничал с фашистами.
— В чем заключалось его сотрудничество? В чем? В том, что влюбил в себя жену немецкого коменданта?
